Page 5 - Домой

Николай Дмитриевич Телешов: «Домой» 5
и на дальних полях закурилась роса.
Семка задумался.
Потом он сел на песок и только тогда почувствовал, что устал и что итти более не может.
Да и куда же уйдешь, когда перед глазами вода?.. Сначала он глядел на эту воду, следил, как
она стремится куда-то вперед и плещется о берег, потом глядел на небо, на меркнущее
пространство вдалеке за рекой, на лес, на поляны, – и что-то грустное, смутное ложилось
камнем на его детское сердце. Была ли это простая боязнь или сознание круглого сиротства,
или раскаяние, или, может быть, дума о родине, но только Семке хотелось заплакать, хотелось
есть и пригреться, хотелось видеть подле себя отца с матерью, и он, закусив палец, сидел
неподвижно над рекой, уставившись глазами куда-то вдаль, и ничего не видел перед собою.
Вдруг среди затишья послышались звуки, неясные и негромкие. Семка встрепенулся.
Казалось, кто-то пел про себя, нехотя, заунывную песню, пел лениво, сквозь зубы, почти сквозь
сон…
Действительно, из-за куста, где река делала небольшой изгиб, показался челнок; он плыл
не спеша и держался возле самого берега.
– Дяденька… довези! – крикнул Семка, когда рыбак, мурлыча песню, поравнялся с ним. –
Дяденька!., а, дяденька!..
Тот повернул голову, и Семка увидел его загорелое нерусское лицо, с клочком черной
бороды и вздернутой верхней губой, из-под которой виднелись острые белые зубы. Сидел он в
таком маленьком челночке, вырубленном из ствола, что вода приходилась почти вровень с
бортами; при этом речная зыбь сильно качала его, и была страшно, что он сейчас опрокинется и
утонет. Но рыбак спокойно опустил весло (другого весла у него не было) и пристально
поглядел на мальчика.
– Дяденька, – несмело повторил Семка, – перевези пожалуйста!
– А деньга давал? – резко ответил тот, и было заметно, что он недоволен просьбой.
Потом он нахмурил брови и сморщил нос, отчего зубы его сделались еще длиннее, и
почесал себе грудь корявыми пальцами. Белая рубаха, с тесемкой у ворота, которая покрывала
его сутулое тело, была расстегнута, и в прорехе виднелась грудь, такая же темная, землистого
цвета, как было его лицо.
Грубый ответ, злое выражение лица рыбака и наступающая ночь среди пустыни совсем
озадачили Семку. В эти три дня он перевидал много людей, но все они относились к нему
участливо, сердечно, и только сейчас, когда помощь была особенно дорога и необходима, он
встретился с суровым человеком и в первый раз почувствовал своей детской душою – чужого…
Это был именно «чужой» человек, которому все равно, будет ли Семка сыт и жив, или не будет.
И Семка глядел на него со страхом, почти враждебно. Ему вдруг стало так печально и тяжело,
так стало жалко отца с матерью, так сиротливо и горько, что захотелось броситься в воду и
умереть. И, не зная, что сделать, Семка схватился обеими руками за волосы, повалился ничком
на песок и зарыдал громко, во весь голос; даже рыбаку стало жалко его. Он подумал, не
заблудился ли мальчик и не живет ли на той стороне реки.