Page 22 - Евпатий Коловрат

которой лежала родная черниговская сторона, и сколько слез упало из ее глаз.

В неделю страстей господних княгиня Агриппина Ростиславовна позвала Евпраксию к
ночному стоянию.

Каменный храм нового строения был величественен и пышен. Со стен и круглых столбов,
державших высокий купол, смотрели строгие глаза угодников.

Княжеское место было на хорах, против алтаря.

Евпраксия видела сотни устремленных на нее глаз. Она стояла неподвижная и испуганная,
словно страшные слова молитв были обращены именно к ней.

Федор встал справа от входа на хоры, за плечом отца-князя. Тонкая свеча озаряла лицо его с
низу, отчего Федор выглядел еще более похудевшим.

В конце служения попы и дьячки запели славу князю. Все в храме и на хорах опустились на
колени.

Евпраксия, не знаю здешних обычаев, немного опоздала и растерянно оглянулась. Федор
встретил ее испуганный взгляд и вдруг ободряюще ласково улыбнулся…

С этого вечера вернулась к Евпраксии ее прежняя бодрость. Она вновь начала тормошить
своих мамок, вместе с девушками принялась красить яйца, проращивать овес и, открывая
окно, выпускала на волю пташек, что во множестве присылал ей жених.

Уж несколько дней шумели за окнами бурные ручьи, в лугах стояло необозримое море
вешнего разлива, и по вечерним зорям высоко в небе звучали трубы летевших на север
журавлей.

Небо днем блистало чистой бирюзой, в нем гуляли шальные ветры, и этот простор манил,
суля счастье, с такой силой, что становилось тесно в груди. Даже птички, которых выпускала
из клеток Евпраксия — серые чижи, пухлые и зеленоглазые чечетки, желтые, как сережки
вербы, канарейки, — даже они пугались этого простора, задерживались у раскрытой дверцы
клетки и уж потом, шевельнув для храбрости хвостами, вспархивали и уносились вдаль.

Евпраксия долго смотрела вслед птичкам, пока у нее не начинало ломить брови.

Однажды вот так стояла она у окна, подставив лицо ласковому солнечному лучу И вдруг ей
послышалось, что в соседней горнице заговорили два голоса. Евпраксия прислушалась.
Говорили старая мамка и боярин Истома.

— Божись баба, — тихо шептала мамка, — клялась белым светом, что даст княжичу того
зелья. Да…

Воркотня мамки стала неразличима. Евпраксия разобрала только одно слово: «Ополоница».

— Случись так, озолотил бы я тебя, старая, — сказал Истома. — А теперь тоже сотворишь,
когда через день пасха, а там и Красная Горка…

Еще что-то проворчала мамка, и ей также тихо ответил Истома.

Евпраксия поняла вдруг все, и пол зашатался у нее под ногами.

Вечером, при свете, пришел к ней Ополоница. Евпраксия передала ему разговор мамки с
Истомой.

Ополоница низко поклонился ей и сказал:

Page 22/96