Page 24 - Евпатий Коловрат

Вода в тот год стояла высокая. По ранней весне часто перепадали короткие и теплые ливни,
лесные речки и ручьи то и дело набухали и долго не давали Оке войти в свои берега.

Молодые гребцы часто пели песни. На причалах к реке сходились поселяне. Они дивились
красоте молодой княгине и богатствам, нагруженным на стругах.

Федор во главе большой своей дружины пошел берегом конно, поручив Ополонице «паче ока
своего» беречь Евпраксию.

Могучая река петляла, билась белогривыми волнами в сосновые на кручах и осыпях боры,
обтекала луговые деревеньки и нагорные погосты, широкая и спокойная, задерживалась в
тихих затонах, качая плоты и груженые барки.

Миновали Ожеск и Ольгов. В Ольгове простояли целый день. Здесь Евпраксия увидела
дубовый лес и обрадовалась ему, как вестнику с родительской стороны. Дубравы сходили к
реке по склону, и среди них на зеленых полянках росли баранчики — вислоухие дары ранней
весны.

От Ольгова долго плыли к Переяславлю. Здесь была установлена встреча с Федором: в
Переяславль звал молодожена-племянника с княгиней дядя Олег Красный.

Город стал виден издалека. Но на пути к нему Ока делала широкие петли, возвращалась,
уходила за песчаные холмы, словно не хотела открыть путникам «дивный город» — двойник
Переяславля-Киевского.

Слышала Евпраксия о том, как неволей ушедший в приокские земли князь, тоскую о Киеве,
построил себе город на Оке, назвал его Переяславль и все милое ему с детства создал в том
городе — и острожек о пяти башнях, и терем над тихим озером, даже речки, обтекающие
острожек, назвал Трубежом и Лыбедью…

Вспоминала об этом Евпраксия и грустила, разделяя печаль князя о родных краях.

Теперь, плывя меж берегов с людными селами и рублеными городами, созерцая кипучую
жизнь на широкой реке, Евпраксия чувствовала, что прежний ее испуг при мысли о темени
рязанской остался где-то позади, среди воспоминаний детства. Она видела, как в одном
месте гнали длинные плоты, в другом — грузили на беляны зерно, кожи, бочки с воском и
даже избы; там снимали с морских лодок кованые белой жестью сундуки с оружием, с
изделиями из серебра и меди, с янтарем и немецкими полотнами; в лугах бродили пестрые
стада, над лесами поднимались высокие столбы дыма — то жители и новоселы жгли пали,
чтобы освободить место под пашню.

Новый край был шумен и многолюден. Гости, мужики и деловой люд были старательны, и
товары текли сюда из Новгорода и Пскова, с Волги и с моря Хвалынского… Видимо, о
богатстве и ратной силе рязанского князя мыслил ее отец, когда приневоливал стать женой
рязанского княжича.

Тихая улыбка таяла на губах Евпраксии.

Рязанский княжич! Давно ли он представлялся ей каким-то пугалом. А он вишь какой!
Высокий, синеглазый, озаренный доброй улыбкой…

Федор первым коснулся золоченого грифона на носу струга и первым вспрыгнул на скамью
гребца. Он осторожно свел Евпраксию по дощатому настилу, который раскинули перед ними
веселые гребцы, и пошел рядом с ней по берегу, раздвигая плечом толпы переяславльских
жителей, к воротам, где ждал гостей дядя-князь.

Два дня шел в Переяславле пир в честь молодых гостей.

Page 24/96