Page 48 - Евпатий Коловрат

рязанских городов.

Проводив Тавлура, Федор повеселел.

Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и
сказал здравицу Руси и всем ее людям.

Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в
сторону.

Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором
возвращении в свой городок на Осетре.

Меч занесен

Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир,
который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не
стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.

Пир в шатре Батыя начался в сумерках.

Вокруг шатра горело множество костров. На кострах жарили целых баранов и варили в котлах
головы молодых коней. Несколько тысяч татарских воинов сидели вокруг костров, закутанные
в меховые халаты. Воины руками разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили
кумыс и кричали на разные голоса, выражая свою радость.

Прежде чем войти в шатер, Ополоница прошел к навесу, под которым поставили их коней, и
позвал конюшего:

— Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы примутся скакать,
бороться или схватятся за ножи… От них всего ждать можно. Я покличу, — чтобы конь был
около меня без промедленья. Понял?

Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми глазками и с
сожалением поскоблил под шапкой:

— Будет по-твоему. Только невмоготу тягостно быть натощак на таком пиру…

— Придем в свои шатры — я налью тебе полжбана.

— За посул благодарствую. Будет по-твоему, не сомневайся, гуляй себе на здоровье.

Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким пологом ханского шатра. Покрытый
снаружи белым, сделанным из самой мягкой шерсти молодых баранов войлоком, внутри
шатер был отделан багряным шелком. Ковры цвета густой крови, расписанные драконами и
зеленью райских трав, золотые подставки для светильников, источающие сухое тепло
медные жаровни, наполненные углями, горы разноцветных подушек, сверканье золотой и
серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных изумрудов
и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских пленниц — все это без хмеля ослепляло и
туманило сознание.

Федор пил мало. Глядя на него, изо всех сил сдерживались и бояре, хотя бывало, что к концу
пира выводили их под руки прислужники хана.

Page 48/96