Page 148 - Преступление и наказание

меня ведь это-то и сердит. В первый раз вошла (я, знаете, устал: похоронная служба, со
святыми упокой, потом лития, закуска, — наконец-то в кабинете один остался, закурил
сигару, задумался), вошла в дверь: «А вы, говорит, Аркадий Иванович, сегодня за хлопотами
и забыли в столовой часы завести». А часы эти я, действительно, все семь лет, каждую
неделю сам заводил, а забуду — так всегда, бывало, напомнит. На другой день я уж еду
сюда. Вошел, на рассвете, на станцию, — за ночь вздремнул, изломан, глаза заспаны, — взял
кофею; смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в руках колода карт: «Не
загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?» А она мастерица гадать была. Ну, и не
прощу же себе, что не загадал! Убежал, испугавшись, а тут, правда, и колокольчик. Сижу
сегодня после дряннейшего обеда из кухмистерской, с тяжелым желудком, — сижу, курю —
вдруг опять Марфа Петровна, входит вся разодетая, в новом шелковом зеленом платье, с
длиннейшим хвостом: «Здравствуйте, Аркадий Иванович! Как на ваш вкус мое платье?
Аниська так не сошьет». (Аниська — это мастерица у нас в деревне, из прежних крепостных,
в ученье в Москве была — хорошенькая девчонка). Стоит, вертится передо мной. Я осмотрел
платье, потом внимательно ей в лицо посмотрел: «Охота вам, говорю, Марфа Петровна, из
таких пустяков ко мне ходить, беспокоиться». — «Ах бог мой, батюшка, уж и потревожить
тебя нельзя!» Я ей говорю, чтобы подразнить ее: «Я, Марфа Петровна, жениться хочу». —
«От вас это станется, Аркадий Иванович; не много чести вам, что вы, не успев жену
схоронить, тотчас и жениться поехали. И хоть бы выбрали-то хорошо, а то ведь, я знаю, —
ни ей, ни себе, только добрых людей насмешите». Взяла да и вышла, и хвостом точно как
будто шумит. Экой ведь вздор, а?
— Да вы, впрочем, может быть, всё лжете? — отозвался Раскольников.
— Я редко лгу, — отвечал Свидригайлов, задумчиво и как бы совсем не заметив
грубости вопроса.
— А прежде, до этого, вы никогда привидений не видывали?
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый,
у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел,
и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому
что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным
локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я
Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Сходите к доктору.
— Это-то я и без вас понимаю, что нездоров, хотя, право, не знаю чем; по-моему, я,
наверно, здоровее вас впятеро. Я вас не про то спросил, — верите вы или нет, что
привидения являются? Я вас спросил: верите ли вы, что есть привидения?
— Нет, ни за что не поверю! — с какою-то даже злобой вскричал Раскольников.
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря
в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе
представляется, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я
согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что
привидения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих по себе.
— Конечно, нет! — раздражительно настаивал Раскольников.
— Нет? Вы так думаете? — продолжал Свидригайлов, медленно посмотрев на него. —
Ну а что, если так рассудить (вот помогите-ка): «Привидения — это, так сказать, клочки и
отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть,
потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить
одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился
нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность
другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что
когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир». Я об этом давно рассуждал.
Если в будущую жизнь верите, то и этому рассуждению можно поверить.
— Я не верю в будущую жизнь, — сказал Раскольников.