Page 149 - Преступление и наказание

Свидригайлов сидел в задумчивости.
— А что, если там одни пауки или что-нибудь в этом роде, — сказал он вдруг.
«Это помешанный», — подумал Раскольников.
— Нам вот всё представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то
огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого,
представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по
всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
— И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее
этого! — с болезненным чувством вскрикнул Раскольников.
— Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и знаете, я бы
так непременно нарочно сделал! — ответил Свидригайлов, неопределенно улыбаясь.
Каким-то холодом охватило вдруг Раскольникова, при этом безобразном ответе.
Свидригайлов поднял голову, пристально посмотрел на него и вдруг расхохотался.
— Нет, вы вот что сообразите, — закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга
еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то
бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы одного поля
ягоды?
— Сделайте же одолжение, — раздражительно продолжал Раскольников, — позвольте
вас просить поскорее объясниться и сообщить мне, почему вы удостоили меня чести вашего
посещения… и… и… я тороплюсь, мне некогда, я хочу со двора идти…
— Извольте, извольте. Ваша сестрица, Авдотья Романовна, за господина Лужина
выходит, Петра Петровича?
— Нельзя ли как-нибудь обойти всякий вопрос о моей сестре и не упоминать ее имени?
Я даже не понимаю, как вы смеете при мне выговаривать ее имя, если только вы
действительно Свидригайлов?
— Да ведь я же об ней и пришел говорить, как же не упоминать-то?
— Хорошо; говорите, но скорее!
— Я уверен, что вы об этом господине Лужине, моем по жене родственнике, уже
составили ваше мнение, если его хоть полчаса видели или хоть что-нибудь об нем верно и
точно слышали. Авдотье Романовне он не пара. По-моему, Авдотья Романовна в этом деле
жертвует собою весьма великодушно и нерасчетливо для… для своего семейства. Мне
показалось, вследствие всего, что я об вас слышал, что вы с своей стороны, очень бы
довольны были, если б этот брак мог расстроиться без нарушения интересов. Теперь же,
узнав вас лично, я даже в этом уверен.
— С вашей стороны всё это очень наивно; извините меня, я хотел сказать: нахально, —
сказал Раскольников.
— То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион
Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не
дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча
я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил, что был сам жертвой. Ну, так
знайте же, что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже
странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
— От праздности и разврата, — перебил Раскольников.
— Действительно, я человек развратный и праздный. А впрочем, ваша сестрица имеет
столько преимуществ, что не мог же и я не поддаться некоторому впечатлению. Но всё это
вздор, как теперь и сам вижу.
— Давно ли увидели?
— Замечать стал еще прежде, окончательно же убедился третьего дня, почти в самую
минуту приезда в Петербург. Впрочем, еще в Москве воображал, что еду добиваться руки
Авдотьи Романовны и соперничать с господином Лужиным.
— Извините, что вас перерву, сделайте одолжение: нельзя ли сократить и перейти
прямо к цели вашего посещения. Я тороплюсь, мне надо идти со двора…