Page 169 - Преступление и наказание
P. 169

мучением смотрел он на «несчастную помешанную».
                     — Зачем вам? Ведь вы не веруете?.. — прошептала она тихо и как-то задыхаясь.
                     — Читай! Я так хочу! — настаивал он, — читала же Лизавете!
                     Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали, голосу не хватало. Два раза
               начинала она, и всё не выговаривалось первого слога.
                     «Был же болен некто Лазарь, из Вифании…»131— произнесла она наконец, с усилием,
               но вдруг, с третьего слова, голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна. Дух
               пересекло, и в груди стеснилось.
                     Раскольников  понимал  отчасти,  почему  Соня  не  решалась  ему  читать,  и  чем  более
               понимал это, тем как бы грубее и раздражительнее настаивал на чтении. Он слишком хорошо
               понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать всё свое. Он понял, что чувства эти
               действительно  как  бы  составляли  настоящую  и  уже  давнишнюю,  может  быть,  тайну  ее,
               может быть еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от
               горя мачехи среди голодных детей, безобразных криков и попреков. Но в то  же время он
               узнал  теперь,  и  узнал  наверно,  что  хоть  и  тосковала  она  и  боялась  чего-то  ужасно,
               принимаясь  теперь  читать,  но  что  вместе  с  тем  ей  мучительно  самой  хотелось  прочесть,
               несмотря  на  всю  тоску  и на  все  опасения, и именно  ему  ,  чтоб  он слышал,  и  непременно
               теперь  —  «что  бы  там  ни  вышло  потом!»…  Он  прочел  это  в  ее  глазах,  понял  из  ее
               восторженного волнения… Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую в
               начале стиха ее голос, и продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова. Так
               дочла она до 19-го стиха:
                     «И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа,
               услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала
               Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты
               попросишь у бога, даст тебе бог».132
                     Тут она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и порвется опять ее
               голос…
                     «Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала ему: знаю, что воскреснет в
               воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в
               меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек. Веришь
               ли сему? Она говорит ему
                     (и  как  бы  с  болью  переведя  дух,  Соня  раздельно  и  с  силою  прочла,  точно  сама  во
               всеуслышание исповедовала):
                     Так, господи! Я верую, что ты Христос, сын божий, грядущий в мир».133
                     Она было остановилась, быстро подняла было на него глаза, но поскорей пересилила
               себя  и  стала  читать  далее.  Раскольников  сидел  и  слушал  неподвижно,  не  оборачиваясь,
               облокотясь на стол и смотря в сторону. Дочли до 32-го стиха.134
                     «Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала
               ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую
               и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы
               положили  его?  Говорят  ему:  господи!  поди  и  посмотри.  Иисус  прослезился.  Тогда  иудеи
               говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший
               очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
                     Раскольников обернулся к ней и с волнением смотрел на нее: да, так и есть! Она уже
               вся дрожала в действительной, настоящей лихорадке. Он ожидал этого. Она приближалась к
               слову о величайшем и неслыханном чуде, и чувство великого торжества охватило ее. Голос
               ее  стал  звонок,  как  металл;  торжество  и  радость  звучали  в  нем  и  крепили  его.  Строчки
               мешались перед ней, потому что в глазах темнело, но она знала наизусть, что читала. При
               последнем стихе: «не мог ли сей, отверзший очи слепому…» — она, понизив голос, горячо и
               страстно передала сомнение, укор и хулу неверующих, слепых иудеев, которые сейчас, через
               минуту,  как  громом  пораженные,  падут,  зарыдают  и  уверуют…  «И  он,  он  —  тоже
               ослепленный и неверующий, — он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же,
   164   165   166   167   168   169   170   171   172   173   174