Page 171 - Преступление и наказание
P. 171

детям  нельзя  оставаться  детьми.  Там  семилетний  развратен  и  вор.  А  ведь  дети  —  образ
               Христов:  «Сих  есть  царствие  божие».137Он  велел  их  чтить  и  любить,  они  будущее
               человечество…
                     — Что же, что же делать? — истерически плача и ломая руки повторяла Соня.
                     — Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя!
               Что?  Не  понимаешь?  После  поймешь…  Свободу  и  власть,  а  главное  власть!  Над  всею
               дрожащею  тварью  и  над  всем  муравейником!..138Вот  цель!  Помни  это!  Это  мое  тебе
               напутствие! Может, я с тобой в последний раз говорю. Если не приду завтра, услышишь про
               всё  сама,  и  тогда  припомни  эти  теперешние  слова.  И  когда-нибудь,  потом,  через  годы,  с
               жизнию, может, и поймешь, что они значили. Если же приду завтра, то скажу тебе, кто убил
               Лизавету. Прощай!
                     Соня вся вздрогнула от испуга.
                     — Да разве вы знаете, кто убил? — спросила она, леденея от ужаса и дико смотря на
               него.
                     — Знаю и скажу… Тебе, одной тебе! Я тебя выбрал. Я не прощения приду просить к
               тебе, я просто скажу. Я тебя давно выбрал, чтоб это сказать тебе, еще тогда, когда отец про
               тебя говорил и когда Лизавета была жива, я это подумал. Прощай. Руки не давай. Завтра!
                     Он  вышел.  Соня  смотрела  на  него  как  на  помешанного;  но  она  и  сама  была  как
               безумная  и  чувствовала  это.  Голова  у  ней  кружилась.  «Господи!  как  он  знает,  кто  убил
               Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в
               голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру.
               Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и
               говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
                     В лихорадке и в бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки
               ломала, то забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна,
               Лизавета,  чтение  Евангелия  и  он…  он,  с  его  бледным  лицом,  с  горящими  глазами…  Он
               целует ей ноги, плачет… О господи!
                     За дверью справа, за тою самою дверью, которая отделяла квартиру Сони от квартиры
               Гертруды  Карловны  Ресслих,  была  комната  промежуточная,  давно  уже  пустая,
               принадлежавшая  к  квартире  госпожи  Ресслих  и  отдававшаяся  от  нее  внаем,  о  чем  и
               выставлены были ярлычки на воротах и наклеены бумажечки на стеклах окон, выходивших
               на канаву. Соня издавна привыкла считать эту комнату необитаемою. А между тем, всё это
               время,  у  двери  в  пустой  комнате  простоял  господин  Свидригайлов  и,  притаившись,
               подслушивал. Когда Раскольников вышел, он постоял, подумал, сходил на цыпочках в свою
               комнату, смежную с пустою комнатой, достал стул и неслышно принес его к самым дверям,
               ведущим  в  комнату  Сони.  Разговор  показался  ему  занимательным  и  знаменательным,  и
               очень, очень понравился, — до того понравился, что он и стул перенес, чтобы на будущее
               время, хоть завтра например, не подвергаться опять неприятности простоять целый час на
               ногах,  а  устроиться  покомфортнее,  чтоб  уж  во  всех  отношениях  получить  полное
               удовольствие.


                                                              V
                     Когда на другое утро, ровно в одиннадцать часов, Раскольников вошел в дом —й части,
               в отделение пристава следственных дел, и попросил доложить о себе Порфирию Петровичу,
               то  он даже  удивился тому, как долго  не принимали его: прошло, по крайней мере, десять
               минут, пока его позвали. А по его расчету, должны бы были, кажется, так сразу на него и
               наброситься.  Между  тем  он  стоял  в  приемной,  а  мимо  него  ходили  и  проходили  люди,
               которым, по-видимому, никакого до него не было дела. В следующей комнате, похожей на
               канцелярию, сидело  и писало несколько писцов, и очевидно было, что  никто  из них даже
               понятия не имел: кто и что такое Раскольников? Беспокойным и подозрительным взглядом
               следил  он  кругом  себя,  высматривая:  нет  ли  около  него  хоть  какого-нибудь  конвойного,
   166   167   168   169   170   171   172   173   174   175   176