Page 164 - Преступление и наказание

— Это косноязычные-то?
— Да-с… Он заикается и хром тоже. И жена тоже… Не то что заикается, а как будто не
всё выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь
человек… и только старший один заикается, а другие просто больные… а не заикаются… А
вы откуда про них знаете? — прибавила она с некоторым удивлением.
— Мне ваш отец всё тогда рассказал. Он мне всё про вас рассказал… И про то, как вы в
шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и про то, как Катерина Ивановна у вашей
постели на коленях стояла.
Соня смутилась.
— Я его точно сегодня видела, — прошептала она нерешительно.
— Кого?
— Отца. Я по улице шла, там подле, на углу, в десятом часу, а он будто впереди идет. И
точно как будто он. Я хотела уж зайти к Катерине Ивановне…
— Вы гуляли?
— Да, — отрывисто прошептала Соня опять смутившись и потупившись.
— Катерина Ивановна ведь вас чуть не била, у отца-то?
— Ах нет, что вы, что вы это, нет! — с каким-то даже испугом посмотрела на него
Соня.
— Так вы ее любите?
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. —
Ах! вы ее… Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок… Ведь у ней ум совсем
как помешан… от горя. А какая она умная была… какая великодушная… какая добрая! Вы
ничего, ничего не знаете… ах!
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая, и ломая руки. Бледные
щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много
затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то
ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах
лица ее.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы
ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она
справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть,
и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как
это всё нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается… Как ребенок, как
ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А с вами что будет?
Соня посмотрела вопросительно.
— Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде всё было на вас, и покойник на
похмелье к вам же ходил просить. Ну, а теперь вот что будет?
— Не знаю, — грустно произнесла Соня.
— Они там останутся?
— Не знаю, они на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня,
что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама ни минуты не останется.
— С чего ж это она так храбрится? На вас надеется?
— Ах нет, не говорите так!.. Мы одно, заодно живем, — вдруг опять взволновалась и
даже раздражилась Соня, точь-в-точь как если бы рассердилась канарейка или какая другая
маленькая птичка. — Да и как же ей быть? Ну как же, как же быть? — спрашивала она,
горячась и волнуясь. — А сколько, сколько она сегодня плакала! У ней ум мешается, вы
этого не заметили? Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра всё
прилично было, закуски были и всё… то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать
начнет головой об стену, как в отчаянии. А потом опять утешится, на вас она всё надеется:
говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в
свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет