Page 172 - Преступление и наказание
P. 172

какого-нибудь таинственного взгляда, назначенного его стеречь, чтоб он куда не ушел? Но
               ничего  подобного  не  было:  он  видел  только  одни  канцелярские,  мелко-озабоченные  лица,
               потом еще каких-то людей, и никому-то не было до него никакой надобности: хоть иди он
               сейчас же на все четыре стороны. Всё тверже и тверже укреплялась в нем мысль, что если бы
               действительно этот загадочный вчерашний человек, этот призрак, явившийся из-под земли,
               всё знал и всё видел, — так разве дали бы ему, Раскольникову, так стоять теперь и спокойно
               ждать?  И  разве  ждали  бы  его  здесь  до  одиннадцати  часов,  пока  ему  самому
               заблагорассудилось пожаловать? Выходило, что или тот человек еще ничего не донес, или…
               или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами ничего не видал (да и как он мог
               видеть?), а стало быть, всё это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки
               было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением его. Эта догадка,
               еще  даже  вчера,  во  время  самых  сильных  тревог  и  отчаяния,  начала  укрепляться  в  нем.
               Передумав всё это теперь и готовясь к новому бою, он почувствовал вдруг, что дрожит, — и
               даже негодование закипело в нем при мысли, что он дрожит от страха перед ненавистным
               Порфирием Петровичем. Всего ужаснее было для него встретиться с этим человеком опять:
               он  ненавидел  его  без  меры,  бесконечно,  и  даже  боялся  своею  ненавистью  как-нибудь
               обнаружить себя. И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он
               приготовился  войти  с  холодным  и  дерзким  видом  и  дал  себе  слово  как  можно  больше
               молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот раз по крайней мере, во что бы то ни
               стало,  победить  болезненно  раздраженную  натуру  свою.  В  это  самое  время  его  позвали  к
               Порфирию Петровичу.
                     Оказалось, что в эту минуту Порфирий Петрович был у себя в кабинете один. Кабинет
               его была комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней: большой письменный стол перед
               диваном, обитым клеенкой, бюро, шкаф в углу и несколько стульев — всё казенной мебели,
               из  желтого  отполированного  дерева.  В  углу,  в  задней  стене  или,  лучше  сказать,  в
               перегородке  была  запертая  дверь:  там  далее,  за  перегородкой,  должны  были,  стало  быть,
               находиться еще какие-то комнаты. При входе Раскольникова Порфирий Петрович тотчас же
               притворил дверь, в которую тот вошел, и они остались наедине. Он встретил своего гостя,
               по-видимому, с самым веселым и приветливым видом, и только уже несколько минут спустя
               Раскольников, по некоторым признакам, заметил в нем как бы замешательство, — точно его
               вдруг сбили с толку или застали на чем-нибудь очень уединенном и скрытном.
                     — А, почтеннейший! Вот и вы… в наших краях… — начал Порфирий, протянув ему
               обе  руки. —  Ну,  садитесь-ка,  батюшка!  Али  вы,  может,  не  любите,  чтобы  вас  называли
               почтеннейшим  и…  батюшкой, —  этак  tout  court?139За  фамильярность,  пожалуйста,  не
               сочтите… Вот сюда-с, на диванчик.
                     Раскольников сел, не сводя с него глаз.
                     «В наших краях», извинения в фамильярности, французское словцо «tout court» и проч.,
               и проч., — всё это были признаки характерные. «Он, однако ж, мне обе руки-то протянул, а
               ни одной ведь не дал, отнял вовремя», — мелькнуло в нем подозрительно. Оба следили друг
               за  другом,  но  только  что  взгляды  их  встречались,  оба,  с  быстротою  молнии,  отводили их
               один от другого.
                     — Я  вам  принес  эту  бумажку…  об  часах-то…  вот-с.  Так  ли  написано  или  опять
               переписывать?
                     — Что?  Бумажка?  Так,  так…  не  беспокойтесь,  так  точно-с, —  проговорил,  как  бы
               спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это, взял бумагу и просмотрел ее. —
               Да,  точно  так-с.  Больше  ничего  и  не  надо, —  подтвердил  он  тою  же  скороговоркой  и
               положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже говоря о другом, взял ее опять со стола и
               переложил к себе на бюро.
                     — Вы, кажется, говорили вчера, что желали бы спросить меня… форменно… о моем
               знакомстве  с  этой…  убитой? —  начал  было  опять  Раскольников, —  «ну  зачем  я  вставил
               кажется?  —  промелькнуло  в  нем  как  молния. —  Ну  зачем  я  так  беспокоюсь  о  том,  что
               вставил это кажется?» — мелькнула в нем точас же другая мысль, как молния.
   167   168   169   170   171   172   173   174   175   176   177