Page 166 - Преступление и наказание
P. 166

застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет
               кашлять и просить, и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А
               там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
                     — Ох, нет!.. Бог этого не попустит! — вырвалось наконец из стесненной груди у Сони.
               Она слушала, с мольбой смотря на него и складывая в немой просьбе руки, точно от него всё
               и зависело.
                     Раскольников  встал  и  начал  ходить  по  комнате.  Прошло  с  минуту.  Соня  стояла,
               опустив руки и голову, в страшной тоске.
                     — А копить нельзя? На черный день откладывать? — спросил он, вдруг останавливаясь
               перед ней.
                     — Нет, — прошептала Соня.
                     — Разумеется, нет! А пробовали? — прибавил он чуть не с насмешкой.
                     — Пробовала.
                     — И сорвалось! Ну, да разумеется! Что и спрашивать!
                     И опять он пошел по комнате. Еще прошло с минуту.
                     — Не каждый день получаете-то?
                     Соня больше прежнего смутилась, и краска ударила ей опять в лицо.
                     — Нет, — прошептала она с мучительным усилием.
                     — С Полечкой, наверно, то же самое будет, — сказал он вдруг.
                     — Нет! нет! Не может быть, нет! — как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто
               ее вдруг ножом ранили. — Бог, бог такого ужаса не допустит!..
                     — Других допускает же.
                     — Нет, нет! Ее бог защитит, бог!.. — повторяла она, не помня себя.
                     — Да,  может,  и  бога-то  совсем  нет, —  с  каким-то  даже  злорадством  ответил
               Раскольников, засмеялся и посмотрел на нее.
                     Лицо Сони вдруг  страшно изменилось: по нем пробежали судороги. С невыразимым
               укором взглянула она на него, хотела было что-то сказать, но ничего не могла выговорить и
               только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв руками лицо.
                     — Вы  говорите,  у  Катерины  Ивановны  ум  мешается;  у  вас  самой  ум  мешается, —
               проговорил он после некоторого молчания.
                     Прошло  минут  пять.  Он  всё  ходил  взад  и  вперед,  молча  и  не  взглядывая  на  нее.
               Наконец  подошел  к ней;  глаза  его  сверкали. Он  взял  ее  обеими  руками  за  плечи  и  прямо
               посмотрел в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно
               вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня в
               ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел как совсем
               сумасшедший.
                     — Что вы, что вы это? Передо мной! — пробормотала она, побледнев, и больно-больно
               сжало вдруг ей сердце.
                     Он тотчас же встал.
                     — Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, — как-то дико
               произнес  он  и  отошел  к  окну. —  Слушай, —  прибавил  он,  воротившись  к  ней  через
               минуту, — я давеча сказал одному обидчику, что он не стоит одного твоего мизинца… и что
               я моей сестре сделал сегодня честь, посадив ее рядом с тобою.
                     — Ах, что вы это им сказали! И при ней? — испуганно вскрикнула Соня, — сидеть со
               мной! Честь! Да ведь я… бесчестная… я великая, великая грешница! Ах, что вы это сказали!
                     — Не за бесчестие и грех я сказал это про тебя, а за великое страдание твое. А что ты
               великая грешница, то это так, — прибавил он почти восторженно, — а пуще всего, тем ты
               грешница, что понапрасну умертвила и предала себя. Еще бы это не ужас! Еще бы не ужас,
               что ты живешь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама (только
               стоит глаза раскрыть), что никому ты этим не помогаешь и никого ни от чего не спасаешь!
               Да  скажи  же  мне  наконец, —  проговорил  он,  почти  в  исступлении, —  как  этакой позор  и
               такая  низость  в  тебе  рядом  с  другими  противоположными  и  святыми  чувствами
   161   162   163   164   165   166   167   168   169   170   171