Page 191 - Преступление и наказание

совершенно нормально, потому что свободное. Да и теперь она имела право: она страдала, а
это был ее фонд, так сказать капитал, которым она имела полное право располагать.
Разумеется, в будущем обществе фондов не надо будет; но ее роль будет обозначена в
другом значении, обусловлена стройно и рационально. Что же касается до Софьи Семеновны
лично, то в настоящее время я смотрю на ее действия как на энергический и олицетворенный
протест против устройства общества и глубоко уважаю ее за это; даже радуюсь на нее глядя!
— А мне же рассказывали, что вы-то и выжили ее отсюда из нумеров!
Лебезятников даже рассвирепел.
— Это другая сплетня! — завопил он. — Совсем, совсем не так дело было! Вот уж это-
то не так! Это всё Катерина Ивановна тогда наврала, потому что ничего не поняла! И совсем
я не подбивался к Софье Семеновне! Я просто-запросто развивал ее, совершенно
бескорыстно, стараясь возбудить в ней протест… Мне только протест и был нужен, да и сама
по себе Софья Семеновна уже не могла оставаться здесь в нумерах!
— В коммуну, что ль, звали?
— Вы всё смеетесь и очень неудачно, позвольте вам это заметить. Вы ничего не
понимаете! В коммуне таких ролей нет. Коммуна и устраивается для того, чтобы таких ролей
не было. В коммуне эта роль изменит всю теперешнюю свою сущность, и что здесь глупо, то
там станет умно, что здесь, при теперешних обстоятельствах, неестественно, то там станет
совершенно естественно. Всё зависит, в какой обстановке и в какой среде человек. Всё от
среды, а сам человек есть ничто. А с Софьей Семеновной я в ладах и теперь, что может вам
послужить доказательством, что никогда она не считала меня своим врагом и обидчиком. Да!
Я соблазняю ее теперь в коммуну, но только совсем, совсем на других основаниях! Чего вам
смешно? Мы хотим завести свою коммуну, особенную, но только на более широких
основаниях, чем прежние. Мы пошли дальше в своих убеждениях. Мы больше отрицаем!
Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы! А
покамест я продолжаю развивать Софью Семеновну. Это прекрасная, прекрасная натура!
— Ну, а прекрасною-то натурой и пользуетесь, а? Хе-хе!
— Нет, нет! О нет! Напротив!
— Ну, уж и напротив! Хе-хе-хе! Эк сказал!
— Да поверьте же! Да из-за каких причин я бы стал скрывать перед вами, скажите
пожалуйста? Напротив, мне даже самому это странно: со мной она как-то усиленно, как-то
боязливо целомудренна и стыдлива!
— И вы, разумеется, развиваете… хе-хе! доказываете ей, что все эти стыдливости
вздор?..
— Совсем нет! Совсем нет! О, как вы грубо, как даже глупо — простите меня —
понимаете слово: развитие! Н-ничего-то вы не понимаете! О боже, как вы еще… не готовы!
Мы ищем свободы женщины, а у вас одно на уме… Обходя совершенно вопрос о
целомудрии и о женской стыдливости, как о вещах самих по себе бесполезных и даже
предрассудочных, я вполне, вполне допускаю ее целомудренность со мною, потому что в
этом — вся ее воля, всё ее право. Разумеется, если б она мне сама сказала: «Я хочу тебя
иметь», то я бы почел себя в большой удаче, потому что девушка мне очень нравится; но
теперь, теперь по крайней мере, уж конечно, никто и никогда не обращался с ней более
вежливо и учтиво, чем я, более с уважением к ее достоинству… я жду и надеюсь — и только!
— А вы подарите-ка ей лучше что-нибудь. Бьюсь об заклад, что об этом-то вот вы и не
подумали.
— Н-ничего-то вы не понимаете, я вам сказал! Оно конечно, таково ее положение, но
тут другой вопрос! совсем другой! Вы просто ее презираете. Видя факт, который по ошибке
считаете достойным презрения, вы уже отказываете человеческому существу в гуманном на
него взгляде. Вы еще не знаете, какая это натура! Мне только очень досадно, что она в
последнее время как-то совсем перестала читать и уже не берет у меня больше книг. А
прежде брала. Жаль тоже, что при всей своей энергии и решимости протестовать, —
которую она уже раз доказала, — у ней всё еще как будто мало самостоятельности, так