Page 26 - Преступление и наказание
P. 26

ввязался  тут  помогать!  Ну  мне  ль  помогать?  Имею  ль  я  право  помогать?  Да  пусть  их
               переглотают друг друга живьем — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек.
               Разве они мои?»
                     Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную
               скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о
               чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, всё забыть, потом проснуться и  начать
               совсем сызнова…
                     «Бедная  девочка!.. —  сказал  он,  посмотрев  в  опустевший  угол  скамьи. —  Очнется,
               поплачет,  потом  мать  узнает…  Сначала  прибьет,  а  потом  высечет,  больно  и  с  позором,
               пожалуй,  и  сгонит…  А  не  сгонит,  так  все-таки  пронюхают  Дарьи  Францевны,  и  начнет
               шмыгать моя девочка, туда да сюда… Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у
               матерей  живут  очень  честных  и  тихонько  от  них  пошаливают),  ну  а  там…  а  там  опять
               больница… вино… кабаки… и еще больница… года через два-три — калека, итого житья ее
               девятнадцать  аль  восемнадцать  лет  от  роду  всего-с…  Разве  я  таких  не  видал?  А  как  они
               делались? Да вот всё так и делались… Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой
               процент,  говорят,  должен  уходить  каждый  год…  куда-то…31к  черту,  должно  быть,  чтоб
               остальных  освежать  и  им  не  мешать.  Процент!  Славные,  право,  у  них  эти  словечки:  они
               такие  успокоительные, научные. Сказано:  процент,  стало быть, и тревожиться нечего. Вот
               если  бы  другое  слово,  ну  тогда…  было  бы,  может  быть,  беспокойнее…  А  что,  коль  и
               Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?..
                     А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо
               прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь…
               помню.  Да  зачем,  однако  же?  И  каким  образом  мысль  идти  к  Разумихину  залетела  мне
               именно теперь в голову? Это замечательно».
                     Он дивился себе. Разумихин был одним из его прежних товарищей по университету.
               Замечательно,  что  Раскольников,  быв  в  университете,  почти  не  имел  товарищей,  всех
               чуждался,  ни  к  кому  не  ходил  и  у  себя  принимал  тяжело.  Впрочем,  и  от  него  скоро  все
               отвернулись.  Ни  в  общих  сходках,  ни  в  разговорах,  ни  в  забавах,  ни  в  чем  он  как-то  не
               принимал участия. Занимался он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не
               любил. Был он очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил
               про  себя.  Иным  товарищам  его  казалось,  что  он  смотрит  на  них  на  всех,  как  на  детей,
               свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и убеждениями, и что на их
               убеждения и интересы он смотрит как на что-то низшее.
                     С  Разумихиным  же  он  почему-то  сошелся,  то  есть  не  то  что  сошелся,  а  был  с  ним
               сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно было и быть в других
               отношениях.  Это  был  необыкновенно  веселый  и  сообщительный  парень,  добрый  до
               простоты. Впрочем, под этою простотой таились и глубина, и достоинство. Лучшие из его
               товарищей понимали это, все любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда
               простоват. Наружность его была выразительная — высокий, худой, всегда худо выбритый,
               черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании, он одним
               ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он мог до бесконечности,
               но  мог  и  совсем  не  пить;  иногда  проказил  даже  непозволительно,  но  мог  и  совсем  не
               проказить.  Разумихин  был  еще  тем  замечателен,  что  никакие  неудачи  его  никогда  не
               смущали  и  никакие  дурные  обстоятельства,  казалось,  не  могли  придавить  его.  Он  мог
               квартировать хоть на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень
               беден и решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он знал
               бездну  источников,  где  мог  почерпнуть,  разумеется  заработком.  Однажды  он  целую  зиму
               совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже приятнее, потому что в холоде
               лучше  спится.  В  настоящее  время  он  тоже  принужден  был  выйти  из  университета,  но
               ненадолго, и из всех сил спешил поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать.
               Раскольников не был у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры.
               Раз  как-то,  месяца  два  тому  назад,  они  было  встретились  на  улице,  но  Раскольников
   21   22   23   24   25   26   27   28   29   30   31