Page 27 - Преступление и наказание

отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не заметил. А Разумихин хоть
и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить приятеля.

V
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне
или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он
мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой
поделится, если есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм
поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне
разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем даже ему
самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий для себя смысл в этом,
казалось бы, самом обыкновенном поступке.
«Что ж, неужели я всё дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел
в Разумихине?» — спрашивал он себя с удивлением.
Он думал и тер себе лоб, и, странное дело, как-то невзначай, вдруг и почти сама собой,
после очень долгого раздумья, пришла ему в голову одна престранная мысль.
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы в смысле
окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к
нему… на другой день, после того пойду, когда уже то будет кончено и когда всё по-
новому пойдет…»
И вдруг он опомнился.
«После того, — вскрикнул он, срываясь со скамейки, — да разве то будет? Неужели в
самом деле будет?»
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому,
но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и
созревало всё это вот уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.
Нервная дрожь его перешла в какую-то лихорадочную; он чувствовал даже озноб; на
такой жаре ему становилось холодно. Как бы с усилием начал он, почти бессознательно, по
какой-то внутренней необходимости, всматриваться во все встречавшиеся предметы, как
будто ища усиленно развлечения, но это плохо удавалось ему, и он поминутно впадал в
задумчивость. Когда же опять, вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом, то тотчас
же забывал, о чем сейчас думал и даже где проходил. Таким образом прошел он весь
Васильевский остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и поворотил на Острова. Зелень
и свежесть понравились сначала его усталым глазам,32привыкшим к городской пыли, к
известке и к громадным, теснящим и давящим домам. Тут не было ни духоты, ни вони, ни
распивочных. Но скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в болезненные и
раздражающие. Иногда он останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в зелени
дачей, смотрел в ограду, видел вдали, на балконах и на террасах, разряженных женщин и
бегающих в саду детей. Особенно занимали его цветы; он на них всего дольше смотрел.
Встречались ему тоже пышные коляски, наездники и наездницы; он провожал их с
любопытством глазами и забывал о них прежде, чем они скрывались из глаз. Раз он
остановился и пересчитал свои деньги: оказалось около тридцати копеек. «Двадцать
городовому, три Настасье за письмо, — значит, Мармеладовым дал вчера копеек сорок семь
али пятьдесят», — подумал он, для чего-то рассчитывая, но скоро забыл даже, для чего и
деньги вытащил из кармана. Он вспомнил об этом, проходя мимо одного съестного
заведения, вроде харчевни, и почувствовал, что ему хочется есть. Войдя в харчевню, он
выпил рюмку водки и съел с какою-то начинкой пирог. Доел он его опять на дороге. Он
очень давно не пил водки, и она мигом подействовала, хотя выпита была всего одна рюмка.
Ноги его вдруг отяжелели, и он начал чувствовать сильный позыв ко сну. Он пошел домой;
но дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении, сошел с дороги,