Page 30 - Преступление и наказание

— Мое добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздается
тяжелый удар.
— Секи ее, секи! Что стали! — кричат голоса из толпы.
А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на
спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из
всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в
шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с
размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.
— Живуча! — кричат кругом.
— Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! — кричит из толпы один
любитель.
— Топором ее, чего! Покончить с ней разом, — кричит третий.
— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает
оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он
и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка
зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину,
и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
— Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги.
Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки,
оглоблю, и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становитсhя сбоку и начинает бить
ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.
— Доконал! — кричат в толпе.
— А зачем вскачь не шла!
— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми кровью глазами. Он
стоит будто жалея, что уж некого больше бить.
— Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! — кричат из толпы уже многие голоса.
Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к
савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в
губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на
Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его наконец и выносит
из толпы.
— Пойдем! пойдем! — говорит он ему, — домой пойдем!
— Папочка! За что они… бедную лошадку… убили! — всхлипывает он, но дыханье
ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной груди.
— Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! — говорит отец. Он обхватывает отца
руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание, вскрикнуть, и
просыпается.
Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в
ужасе.
«Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя
дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!»
Всё тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он положил локти на
колена и подпер обеими руками голову.
«Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор,
стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой, теплой крови,
взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором…
Господи, неужели?»
Он дрожал как лист, говоря это.
«Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком
изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил?
Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу , ведь я вчера же понял совершенно,
что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же,