Page 6 - Преступление и наказание
P. 6

начинаем  интересоваться  с  первого  взгляда,  как-то  вдруг,  внезапно,  прежде  чем  скажем
               слово.  Такое  точно  впечатление  произвел  на  Раскольникова  тот  гость,  который  сидел
               поодаль и походил на отставного чиновника. Молодой человек несколько раз припоминал
               потом  это  первое  впечатление  и  даже  приписывал  его  предчувствию.  Он  беспрерывно
               взглядывал на чиновника, конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и
               видно  было,  что  тому  очень  хотелось  начать  разговор.  На  остальных  же,  бывших  в
               распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а
               вместе  с  тем  и  с  оттенком  некоторого  высокомерного  пренебрежения,  как  бы  на  людей
               низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. Это был человек лет уже за
               пятьдесят,  среднего  роста  и  плотного  сложения,  с  проседью  и  с  большою  лысиной,  с
               отекшим  от  постоянного  пьянства  желтым,  даже  зеленоватым  лицом  и  с  припухшими
               веками,  из-за  которых  сияли  крошечные,  как  щелочки,  но  одушевленные  красноватые
               глазки.  Но  что-то  было  в  нем  очень  странное;  во  взгляде  его  светилась  как  будто  даже
               восторженность, — пожалуй, был и смысл и ум, — но в то же время мелькало как будто и
               безумие.  Одет  он  был  в  старый,  совершенно  оборванный  черный  фрак,  с  осыпавшимися
               пуговицами.  Одна  только  еще  держалась  кое-как,  и  на  нее-то  он  и  застегивался,  видимо
               желая не удаляться приличий. Из-под нанкового жилета торчала манишка, вся скомканная,
               запачканная и залитая. Лицо было выбрито, по-чиновничьи, но давно уже, так что уже густо
               начала  выступать  сизая  щетина.  Да  и  в  ухватках  его  действительно  было  что-то  солидно-
               чиновничье. Но он был в беспокойстве, ерошил волосы и подпирал иногда, в тоске, обеими
               руками  голову,  положа  продранные  локти  на  залитый  и  липкий  стол.  Наконец  он  прямо
               посмотрел на Раскольникова и громко и твердо проговорил:
                     — А  осмелюсь  ли,  милостивый  государь  мой,  обратиться  к  вам  с  разговором
               приличным?  Ибо  хотя  вы  и  не  в  значительном  виде,  но  опытность  моя  отличает  в  вас
               человека  образованного  и  к  напитку  непривычного.  Сам  всегда  уважал  образованность,
               соединенную  с  сердечными  чувствами,  и,  кроме  того,  состою  титулярным  советником.
               Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать, служить изволили?
                     — Нет,  учусь…  —  отвечал  молодой  человек,  отчасти  удивленный  и  особенным
               витиеватым  тоном  речи,  и  тем,  что  так  прямо,  в  упор,  обратились  к  нему.  Несмотря  на
               недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом,
               действительно  обращенном  к  нему  слове  вдруг  ощутил  свое  обычное  неприятное  и
               раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему
               только прикоснуться к его личности.
                     — Студент, стало быть, или бывший студент! — вскричал чиновник, — так я и думал!
               Опыт,  милостивый  государь,  неоднократный  опыт! —  и  в  знак  похвальбы  он  приложил
               палец  ко  лбу. —  Были  студентом  или  происходили  ученую  часть!  А  позвольте…  —  Он
               привстал, покачнулся, захватил свою посудинку, стаканчик, и подсел к молодому человеку,
               несколько  от  него  наискось.  Он  был  хмелен,  но  говорил  речисто  и  бойко,  изредка  только
               местами сбиваясь немного и затягивая речь. С какою-то даже жадностию накинулся он на
               Раскольникова, точно целый месяц тоже ни с кем не говорил.
                     — Милостивый  государь, —  начал  он  почти  с  торжественностию, —  бедность  не
               порок,  это  истина.  Знаю  я,  что  и  пьянство  не  добродетель,  и  это  тем  паче.  Но  нищета,
               милостивый государь, нищета — порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство
               врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а
               метлой  выметают  из  компании  человеческой,  чтобы  тем  оскорбительнее  было;  и
               справедливо,  ибо  в  нищете  я  первый  сам  готов  оскорблять  себя.  И  отсюда  питейное!
               Милостивый  государь,  месяц  назад  тому  супругу  мою  избил  господин  Лебезятников,  а
               супруга  моя  не  то  что  я!  Понимаете-с?  Позвольте  еще  вас  спросить,  так,  хотя  бы  в  виде
               простого любопытства: изволили вы ночевать на Неве, на сенных барках?5
                     — Нет, не случалось, — отвечал Раскольников. — Это что такое?
                     — Ну-с, а я оттуда, и уже пятую ночь-с…
                     Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах
   1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11