Page 7 - Преступление и наказание

кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять дней не
раздевался и не умывался. Особенно руки были грязны, жирные, красные, с черными
ногтями.
Его разговор, казалось, возбудил общее, хотя и ленивое внимание. Мальчишки за
стойкой стали хихикать. Хозяин, кажется, нарочно сошел из верхней комнаты, чтобы
послушать «забавника», и сел поодаль, лениво, но важно позевывая. Очевидно, Мармеладов
был здесь давно известен. Да и наклонность к витиеватой речи приобрел, вероятно,
вследствие привычки к частым кабачным разговорам с различными незнакомцами. Эта
привычка обращается у иных пьющих в потребность, и преимущественно у тех из них, с
которыми дома обходятся строго и которыми помыкают. Оттого-то в пьющей компании они
и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и
уважение.
— Забавник! — громко проговорил хозяин. — А для ча не работаешь, для ча не
служите, коли чиновник?
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов,
исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего
не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин
Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой,
разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать
денег взаймы безнадежно?
— Случалось… то есть как безнадежно?
— То есть безнадежно вполне-с, заранее зная, что из сего ничего не выйдет. Вот вы
знаете, например, заранее и досконально, что сей человек, сей благонамереннейший и
наиполезнейший гражданин, ни за что вам денег не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст? Ведь
он знает же, что я не отдам. Из сострадания? Но господин Лебезятников, следящий за
новыми мыслями,6объяснял намедни, что сострадание в наше время даже наукой
воспрещено и что так уже делается в Англии, где политическая экономия. Зачем же, спрошу
я, он даст? И вот, зная вперед, что не даст, вы все-таки отправляетесь в путь и…
— Для чего же ходить? — прибавил Раскольников.
— А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому
человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно
надо хоть куда-нибудь да пойти! Когда единородная дочь моя в первый раз по желтому
билету пошла, и я тоже тогда пошел… (ибо дочь моя по желтому билету живет-с…) —
прибавил он в скобках, с некоторым беспокойством смотря на молодого человека. — Ничего,
милостивый государь, ничего! — поспешил он тотчас же, и по-видимому спокойно, заявить,
когда фыркнули оба мальчишки за стойкой и улыбнулся сам хозяин. — Ничего-с! Сим
покиванием глав не смущаюсь, ибо уже всем всё известно и всё тайное становится явным;7и
не с презрением, а со смирением к сему отношусь. Пусть! пусть! «Се человек!»8Позвольте,
молодой человек: можете ли вы… Но нет, изъяснить сильнее и изобразительнее: не можете
ли вы, а осмелитесь ли вы, взирая в сей час на меня, сказать утвердительно, что я не свинья?
Молодой человек не отвечал ни слова.
— Hy-c, — продолжал оратор, солидно и даже с усиленным на этот раз достоинством
переждав опять последовавшее в комнате хихикание. — Ну-с, я пусть свинья, а она дама! Я
звериный образ имею, а Катерина Ивановна, супруга моя, — особа образованная и
урожденная штаб-офицерская дочь. Пусть, пусть я подлец, она же и сердца высокого, и
чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А между тем… о, если б она пожалела
меня! Милостивый государь, милостивый государь, ведь надобно же, чтоб у всякого
человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели! А Катерина Ивановна дама
хотя и великодушная, но несправедливая… И хотя я и сам понимаю, что когда она и вихры
мои дерет, то дерет их не иначе как от жалости сердца (ибо, повторяю без смущения, она
дерет мне вихры, молодой человек, — подтвердил он с сугубым достоинством, услышав
опять хихиканье), но, боже, что если б она хотя один раз… Но нет! нет! всё сие втуне, и