Page 85 - Рассказы. Повести. Пьесы

— Эх, кабы знатье, что Черепахин даст такую цену, — говорил он вполголоса, — то я б
дома не продавал Макарову тех трехсот пудов! Такая досада! Но кто ж его знал, что тут цену
подняли?
Человек в белой рубахе убрал самовар и зажег в углу перед образом лампадку. О.
Христофор шепнул ему что-то на ухо; тот сделал таинственное лицо, как заговорщик —
понимаю, мол, — вышел и, вернувшись немного погодя, поставил под диван посудину. Иван
Иваныч постлал себе на полу, несколько раз зевнул, лениво помолился и лег.
— А завтра я в собор думаю… — сказал о. Христофор. — Там у меня ключарь
знакомый. К преосвященному бы надо после обедни, да, говорят, болен.
Он зевнул и потушил лампу. Теперь уж светила одна только лампадка.
— Говорят, не принимает, — продолжал о. Христофор, разоблачаясь. — Так и уеду, не
повидавшись.
Он снял кафтан, и Егорушка увидел перед собой Робинзона Крузе. Робинзон что-то
размешал в блюдечке, подошел к Егорушке и зашептал:
— Ломоносов, ты спишь? Встань-ка! Я тебя маслом с уксусом смажу. Оно хорошо, ты
только бога призывай.
Егорушка быстро поднялся и сел. О. Христофор снял с него сорочку и, пожимаясь,
прерывисто дыша, как будто ему самому было щекотно, стал растирать Егорушке грудь.
— Во имя отца и сына и святаго духа… — шептал он. — Ложись спиной кверху!.. Вот
так. Завтра здоров будешь, только вперед не согрешай… Как огонь, горячий! Небось в грозу
в дороге были?
— В дороге.
— Еще бы не захворать! Во имя отца и сына и святаго духа… Еще бы не захворать!
Смазавши Егорушку, о. Христофор надел на него сорочку, укрыл, перекрестил и
отошел. Потом Егорушка видел, как он молился богу. Вероятно, старик знал наизусть очень
много молитв, потому что долго стоял перед образом и шептал. Помолившись, он
перекрестил окна, дверь, Егорушку, Ивана Иваныча, лег без подушки на диванчик и укрылся
своим кафтаном. В коридоре часы пробили десять. Егорушка вспомнил, что еще много
времени осталось до утра, в тоске припал лбом к спинке дивана и уж не старался отделаться
от туманных угнетающих грез. Но утро наступило гораздо раньше, чем он думал.
Ему казалось, что он недолго лежал, припавши лбом к спинке дивана, но когда он
открыл глаза, из обоих окон номерка уже тянулись к полу косые солнечные лучи. О.
Христофора и Ивана Иваныча не было. В номерке было прибрано, светло, уютно и пахло о.
Христофором, который всегда издавал запах кипариса и сухих васильков (дома он делал из
васильков кропила и украшения для киотов, отчего и пропах ими насквозь). Егорушка
поглядел на подушку, на косые лучи, на свои сапоги, которые теперь были вычищены и
стояли рядышком около дивана, и засмеялся. Ему казалось странным, что он не на тюке, что
кругом всё сухо и на потолке нет молний и грома.
Он прыгнул с дивана и стал одеваться. Самочувствие у него было прекрасное; от
вчерашней болезни осталась одна только небольшая слабость в ногах и в шее. Значит, масло
и уксус помогли. Он вспомнил пароход, локомотив и широкую реку, которые смутно видел
вчера, и теперь спешил поскорее одеться, чтобы побежать на пристань и поглядеть на них.
Когда он, умывшись, надевал кумачовую рубаху, вдруг щелкнул в дверях замок и на пороге
показался о. Христофор в своем цилиндре, с посохом и в шелковой коричневой рясе поверх
парусинкового кафтана. Улыбаясь и сияя (старики, только что вернувшиеся из церкви, всегда
испускают сияние), он положил на стол просфору и какой-то сверток, помолился и сказал:
— Бог милости прислал! Ну, как здоровье?
— Теперь хорошо, — ответил Егорушка, целуя ему руку.
— Слава богу… А я из обедни… Ходил с знакомым ключарем повидаться. Звал он
меня к себе чай пить, да я не пошел. Не люблю по гостям ходить спозаранку. Бог с ними!
Он снял рясу, погладил себя по груди и не спеша развернул сверток. Егорушка увидел
жестяночку с зернистой икрой, кусочек балыка и французский хлеб.