Page 88 - Рассказы. Повести. Пьесы

направились к третьим воротам справа. По обе стороны этих серых, очень старых ворот
тянулся серый забор с широкими щелями; правая часть забора сильно накренилась вперед и
грозила падением, левая покосилась назад во двор, ворота же стояли прямо и, казалось, еще
выбирали, куда им удобнее свалиться, вперед или назад. Иван Иваныч отворил калитку и
вместе с Егорушкой увидел большой двор, поросший бурьяном и репейником. В ста шагах
от ворот стоял небольшой домик с красной крышей и с зелеными ставнями. Какая-то полная
женщина, с засученными рукавами и с поднятым фартуком, стояла среди двора, сыпала
что-то на землю и кричала так же пронзительно-тонко, как и торговка:
— Цып!.. цып! цып!
Сзади нее сидела рыжая собака с острыми ушами. Увидев гостей, она побежала к
калитке и залаяла тенором (все рыжие собаки лают тенором).
— Кого вам? — крикнула женщина, заслоняя рукой глаза от солнца.
— Здравствуйте! — тоже крикнул ей Иван Иваныч, отмахиваясь палкой от рыжей
собаки. — Скажите, пожалуйста, здесь живет Настасья Петровна Тоскунова?
— Здесь! А на что вам?
Иван Иваныч и Егорушка подошли к ней. Она подозрительно оглядела их и повторила:
— На что она вам?
— Да, может, вы сами Настасья Петровна?
— Ну, я!
— Очень приятно… Видите ли, кланялась вам ваша давнишняя подружка, Ольга
Ивановна Князева. Вот это ее сынок. А я, может, помните, ее родной брат, Иван Иваныч…
Вы ведь наша N — ская… Вы у нас и родились, и замуж выходили…
Наступило молчание. Полная женщина уставилась бессмысленно на Ивана Иваныча,
как бы не веря или не понимая, потом вся вспыхнула и всплеснула руками; из фартука ее
посыпался овес, из глаз брызнули слезы.
— Ольга Ивановна! — взвизгнула она, тяжело дыша от волнения. — Голубушка моя
родная! Ах, батюшки, так что же я, как дура, стою? Ангельчик ты мой хорошенький…
Она обняла Егорушку, обмочила слезами его лицо и совсем заплакала.
— Господи! — сказала она, ломая руки. — Олечкин сыночек! Вот радость-то! Совсем
мать! Чистая мать! Да что ж вы на дворе стоите? Пожалуйте в комнаты!
Плача, задыхаясь и говоря на ходу, она поспешила к дому; гости поплелись за ней.
— У меня не прибрано! — говорила она, вводя гостей в маленький душный зал, весь
уставленный образами и цветочными горшками. — Ах, матерь божия! Василиса, поди хоть
ставни отвори! Ангельчик мой! Красота моя неописанная! Я и не знала, что у Олечки такой
сыночек!
Когда она успокоилась и привыкла к гостям, Иван Иваныч пригласил ее поговорить
наедине. Егорушка вышел в другую комнатку; тут стояла швейная машина, на окне висела
клетка со скворцом и было так же много образов и цветов, как и в зале. Около машины
неподвижно стояла какая-то девочка, загорелая, со щеками пухлыми, как у Тита, и в
чистеньком ситцевом платьице. Она, не мигая, глядела на Егорушку и, по-видимому,
чувствовала себя очень неловко. Егорушка поглядел на нее, помолчал и спросил:
— Как тебя звать?
Девочка пошевелила губами, сделала плачущее лицо и тихо ответила:
— Атька…
Это значило: Катька.
— Он у вас будет жить, — шептал в зале Иван Иваныч, — ежели вы будете такие
добрые, а мы вам будем по десяти рублей в месяц платить. Он у нас мальчик не балованный,
тихий…
— Уж не знаю, как вам и сказать, Иван Иваныч! — плаксиво вздыхала Настасья
Петровна. — Десять рублей деньги хорошие, да ведь чужого-то ребенка брать страшно!
Вдруг заболеет, или что…
Когда Егорушку опять позвали в зал, Иван Иваныч уже стоял со шляпой в руках и