Page 81 - Рассказы. Повести. Пьесы

прыгали пузыри. Пантелей шагал около воза, его высокая шляпа и плечи были покрыты
небольшой рогожей; фигура не выражала ни страха, ни беспокойства, как будто он оглох от
грома и ослеп от молнии.
— Дед, великаны! — крикнул ему Егорушка, плача.
Но дед не слышал. Далее шел Емельян. Этот был покрыт большой рогожей с головы до
ног и имел теперь форму треугольника. Вася, ничем не покрытый, шагал так же деревянно,
как всегда, высоко поднимая ноги и не сгибая колен. При блеске молнии казалось, что обоз
не двигался и подводчики застыли, что у Васи онемела поднятая нога…
Егорушка еще позвал деда. Не добившись ответа, он сел неподвижно и уж не ждал,
когда всё кончится. Он был уверен, что сию минуту его убьет гром, что глаза нечаянно
откроются и он увидит страшных великанов. И он уж не крестился, не звал деда, не думал о
матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится.
Но вдруг послышались голоса.
— Егоргий, да ты спишь, что ли? — крикнул внизу Пантелей. — Слезай! Оглох,
дурачок!..
— Вот так гроза! — сказал какой-то незнакомый бас и крякнул так, как будто выпил
хороший стакан водки.
Егорушка открыл глаза. Внизу около воза стояли Пантелей, треугольник-Емельян и
великаны. Последние были теперь много ниже ростом и, когда вгляделся в них Егорушка,
оказались обыкновенными мужиками, державшими на плечах не пики, а железные вилы. В
промежутке между Пантелеем и треугольником светилось окно невысокой избы. Значит,
обоз стоял в деревне. Егорушка сбросил с себя рогожу, взял узелок и поспешил с воза.
Теперь, когда вблизи говорили люди и светилось окно, ему уж не было страшно, хотя гром
трещал по-прежнему и молния полосовала всё небо.
— Гроза хорошая, ничего… — бормотал Пантелей. — Слава богу… Ножки маленько
промякли от дождичка, оно и ничего… Слез, Егоргий? Ну, иди в избу… Ничего…
— Свят, свят, свят… — просипел Емельян. — Беспременно где-нибудь ударило… Вы
тутошние? — спросил он великанов.
— Не, из Глинова… Мы глиновские. У господ Платеров работаем.
— Молотите, что ли?
— Разное. Покеда еще пшеницу убираем. А молонья-то, молонья! Давно такой грозы не
было…
Егорушка вошел в избу. Его встретила тощая, горбатая старуха, с острым подбородком.
Она держала в руках сальную свечку, щурилась и протяжно вздыхала.
— Грозу-то какую бог послал! — говорила она. — А наши в степу ночуют, то-то
натерпятся сердешные! Раздевайся, батюшка, раздевайся…
Дрожа от холода и брезгливо пожимаясь, Егорушка стащил с себя промокшее пальто,
потом широко расставил руки и ноги и долго не двигался. Каждое малейшее движение
вызывало в нем неприятное ощущение мокроты и холода. Рукава и спина на рубахе были
мокры, брюки прилипли к ногам, с головы текло…
— Что ж, хлопчик, раскорякой-то стоять? — сказала старуха. — Иди, садись!
Расставя широко ноги, Егорушка подошел к столу и сел на скамью около чьей-то
головы. Голова задвигалась, пустила носом струю воздуха, пожевала и успокоилась. От
головы вдоль скамьи тянулся бугор, покрытый овчинным тулупом. Это спала какая-то баба.
Старуха, вздыхая, вышла и скоро вернулась с арбузом и дыней.
— Кушай, батюшка! Больше угощать нечем… — сказала она, зевая, затем порылась в
столе и достала оттуда длинный, острый ножик, очень похожий на те ножи, какими на
постоялых дворах разбойники режут купцов. — Кушай, батюшка!
Егорушка, дрожа как в лихорадке, съел ломоть дыни с черным хлебом, потом ломоть
арбуза, и от этого ему стало еще холодней.
— Наши в степу ночуют… — вздыхала старуха, пока он ел. — Страсти господни…
Свечечку бы перед образом засветить, да не знаю, куда Степанида девала. Кушай, батюшка,