Page 93 - Рассказы. Повести. Пьесы

увидев хозяйку, он вдруг схватил себя за жирные губы, выпучил глаза и присел. Ольга
Михайловна не любила уездных чиновников. Ей не нравились их неуклюжие церемонные
жены, сплетни, частые поездки в гости, лесть перед ее мужем, которого все они ненавидели.
Теперь же, когда они пили, были сыты и не собирались уезжать, она чувствовала, что их
присутствие утомительно до тоски, но, чтобы не показаться нелюбезной, она приветливо
улыбнулась судебному следователю и погрозила ему пальцем. Через залу и гостиную она
прошла улыбаясь и с таким видом, как будто шла приказать что‑то и распорядиться.
«Не дай бог, если кто остановит!» — думала она, но сама заставила себя остановиться в
гостиной, чтобы из приличия послушать молодого человека, который сидел за пианино и
играл; постояв минутку, она крикнула: «Браво, браво, m‑r Жорж!» и, хлопнув два
раза в ладоши, пошла дальше.
Мужа нашла она в кабинете. Он сидел у стола и о чем‑то думал. Лицо его было
строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и
которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого
знает одна только жена. В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос.
Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена в
ящик стола. Как брал папиросы, так и застыл.
Ольге Михайловне стало жаль его. Было ясно, как день, что человек томился и не
находил места, быть может, боролся с собой. Ольга Михайловна молча подошла к столу;
желая показать, что она не помнит обеденного спора и уже не сердится, она закрыла
портсигар и положила его мужу в боковой карман.
«Что сказать ему? — думала она. — Я скажу, что ложь тот же лес: чем дальше в лес,
тем труднее выбраться из него. Я скажу: ты увлекся своею фальшивою ролью и зашел
слишком, далеко; ты оскорбил людей, которые были к тебе привязаны и не сделали тебе
никакого зла. Поди же, извинись перед ними, посмейся над самим собой, и тебе станет легко.
А если хочешь тишины и одиночества, то уедем отсюда вместе».
Встретясь глазами с женой, Петр Дмитрич вдруг придал своему лицу выражение, какое
у него было за обедом и в саду, — равнодушное и слегка насмешливое, зевнул и поднялся с
места.
— Теперь шестой час, — сказал он, взглянув на часы. — Если гости смилостивятся и
уедут в одиннадцать, то и тогда нам остается ждать еще шесть часов. Весело, нечего сказать!
И, что‑то насвистывая, он медленно, своею обычною солидною походкой,
вышел из кабинета. Слышно было, Как он, солидно ступая, прошел через залу, потом через
гостиную, чему‑то солидно засмеялся и сказал игравшему молодому человеку:
«Бра-о! бра-о!» Скоро шаги его затихли: должно быть, вышел в сад. И уж не ревность и не
досада, а настоящая ненависть к его шагам, неискреннему смеху и голосу овладела Ольгой
Михайловной. Она подошла к окну и поглядела в сад. Петр Дмитрич шел уже по аллее.
Заложив одну руку в карман и щелкая пальцами другой, слегка откинув назад голову, он шел
солидно, вразвалку и с таким видом, как будто был очень доволен и собой, и обедом, и
пищеварением, и природой…
На аллее показались два маленьких гимназиста, дети помещицы Чижевской, только что
приехавшие, а с ними студент‑гувернер в белом кителе и в очень узких брюках.
Поравнявшись с Петром Дмитричем, дети и студент остановились и, вероятно, поздравили
его с ангелом. Красиво поводя плечами, он потрепал детей за щеки и подал студенту руку
небрежно, не глядя на него. Должно быть, студент похвалил погоду и сравнил ее с
петербургской, потому что Петр Дмитрич сказал громко и таким тоном, как будто говорил не
с гостем, а с судебным приставом или со свидетелем:
— Что‑с? У вас в Петербурге холодно? А у нас тут, батенька мой,
благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. А? Что?
И, заложив в карман одну руку и щелкнув пальцами другой, он зашагал дальше. Пока
он не скрылся за кустами орешника, Ольга Михайловна всё время смотрела ему в затылок и
недоумевала. Откуда у тридцатичетырехлетнего человека эта солидная, генеральская