Page 97 - Рассказы. Повести. Пьесы

повыдерганными из старого палисадника, Петр Дмитрич косил траву. Волосы его падали на
лоб, галстук развязался, часовая цепочка выпала из петли. В каждом его шаге и взмахе косой
чувствовались уменье и присутствие громадной физической силы. Возле него стояли
Любочка и дочери соседа, полковника Букреева, Наталья и Валентина, или, как их все звали,
Ната и Вата, анемичные и болезненно‑полные блондинки лет 16–17, в белых платьях,
поразительно похожие друг на друга. Петр Дмитрич учил их косить.
— Это очень просто… — говорил он. — Нужно только уметь держать косу и не
горячиться, то есть не употреблять силы больше, чем нужно. Вот так… Не угодно ли теперь
вам? — предложил он косу Любочке. — Ну‑ка!
Любочка неумело взяла в руки косу, вдруг покраснела и засмеялась.
— Не робейте, Любовь Александровна! — крикнула Ольга Михайловна так громко,
чтобы ее могли слышать все дамы и знать, что она с ними. — Не робейте! Надо учиться!
Выйдете за толстовца, косить заставит.
Любочка подняла косу, но опять засмеялась и, обессилев от смеха, тотчас же опустила
ее. Ей было стыдно и приятно, что с нею говорят, как с большой. Ната, не улыбаясь и не
робея, с серьезным, холодным лицом, взяла косу, взмахнула и запутала ее в траве; Вата, тоже
не улыбаясь, серьезная и холодная, как сестра, молча взяла косу и вонзила ее в землю.
Проделав это, обе сестры взялись под руки и молча пошли к малине.
Петр Дмитрич смеялся и шалил, как мальчик, и это детски‑шаловливое
настроение, когда он становился чрезмерно добродушен, шло к нему гораздо более, чем
что‑либо другое. Ольга Михайловна любила его таким. Но мальчишество его
продолжалось обыкновенно недолго. Так и на этот раз, пошалив с косой, он
почему‑то нашел нужным придать своей шалости серьезный оттенок.
— Когда я кошу, то чувствую себя, знаете ли, здоровее и нормальнее, — сказал он. —
Если бы меня заставили довольствоваться одного только умственной жизнью, то я бы,
кажется, с ума сошел. Чувствую, что я не родился культурным человеком! Мне бы косить,
пахать, сеять, лошадей выезжать…
И у Петра Дмитрича с дамами начался разговор о преимуществах физического труда, о
культуре, потом о вреде денег, о собственности. Слушая мужа, Ольга Михайловна
почему‑то вспомнила о своем приданом.
«А ведь будет время, — подумала она, — когда он не простит мне, что я богаче его. Он
горд и самолюбив. Пожалуй, возненавидит меня за то, что многим обязан мне».
Она остановилась около полковника Букреева, который ел малину и тоже принимал
участие в разговоре.
— Пожалуйте, — сказал он, давая дорогу Ольге Михайловне и Петру Дмитричу. — Тут
самая спелая… Итак‑с, по мнению Прудона, — продолжал он, возвысив голос, —
собственность есть воровство. 14 Но я, признаться, Прудона не признаю и философом его не
считаю. Для меня французы не авторитет, бог с ними!
— Ну, что касается Прудонов и всяких там Боклей, то я тут швах, — сказал Петр
Дмитрич. — Насчет философии обращайтесь вот к ней, к моей супруге. Она была на курсах
и всех этих Шопенгауэров и Прудонов насквозь…
Ольге Михайловне опять стало скучно. Она опять пошла по саду, по узкой тропиночке,
мимо яблонь и груш, и опять у нее был такой вид, как будто шла она по очень важному делу.
А вот изба садовника… На пороге сидела жена садовника Варвара и ее четверо маленьких
ребятишек с большими стрижеными головами. Варвара тоже была беременна и собиралась
родить, по ее вычислениям, к Илье‑пророку. Поздоровавшись, Ольга Михайловна
молча оглядела ее и детей и спросила:
— Ну, как ты себя чувствуешь?

14 …по мнению Прудопа… собственность есть воровство . — Эта мысль развивалась в книге «Что такое
собственность?» (1840) французского мелкобуржуазного социолога и публициста Пьера Прудопа.