Page 128 - Дни и ночи

Проценко созвал у себя командиров полков и батальонов.
Ночью через Волгу наконец перетащили по льду санный обоз с продовольствием и
водкой, и в тесном блиндаже Проценко на столе были разостланы газеты и стояло несколько
фляг с водкой, а взамен стаканов аккуратно обрезанные банки из-под американских
консервов. На двух блюдах лежала нарезанная толстыми кружками колбаса и подогретое
консервированное мясо с картошкой. В центре стояла тарелка, на которой повар, решив
блеснуть, устроил витиеватое сооружение из масла, с завитушками и розочками.
Проценко сидел на своем обычном месте, в углу. В блиндаже было жарко натоплено.
Против обыкновения, на генерале была не гимнастерка, а вытащенный из чемодана чистый
китель; китель был расстегнут, и из-под него сверкала белизной рубашка. Сегодня ночью для
Проценко вскипятили воду, и за час до прихода гостей он вымылся, здесь же в блиндаже, в
детской оцинкованной ванночке, в которой мылся уже не первый раз, но ни за что не
признался бы в этом никому, кроме Вострикова. Проценко сидел распаренный и
благодушный, ощущая приятную свежесть от полотна рубашки.
Обстановка - тесный блиндаж, длинный стол и хозяин, сидевший в распахнутом кителе
во главе стола, вызвали у вошедшего Ремизова неожиданную ассоциацию:
- У вас, товарищ генерал, совсем как на море.
- Почему на море?
- Как в кают-компании.
Собрались почти все одновременно. Ремизов с пунктуальностью старого военного
явился ровно в 18.00, а остальные - кто раньше на две минуты, кто позже. Сабуров пришел
последним, с опозданием на пять минут: в ходе сообщения он споткнулся и сильно ушиб
колено.
- Простите за опоздание, товарищ генерал.
- Ничего,-сказал Проценко. -Нальем тебе штрафную, не будешь в другой раз
опаздывать.
- Садитесь,- сказал Ремизов, подвигаясь на табуретке,- со мной пополам. Вот так, в
тесноте, да не в обиде.
- Прошу всех налить,- пригласил Проценко.
Когда все налили водку и наступила тишина, Проценко сказал:
- Я сегодня собрал вас не на совещание, а просто чтобы встретиться, посмотреть в глаза
друг другу. Может быть, не все мы доживем до светлого часа (слова "светлый час"
прозвучали у него торжественно), но дивизия наша - доживет! И мы выпьем за то,- он встал,
и все поднялись вслед за ним,- что скоро наступит и на нашей улице праздник!
И в том, как он произнес сейчас эти слова, тоже была какая-то особая торжественность.
После тоста наступило молчание. Все азартно закусывали - в последние дни с едой
было плохо, и недоедания не замечали только потому, что слишком уставали. Потом был
провозглашен второй тост, уже традиционный в каждой уважающей себя дивизии,- за то,
чтобы она стала гвардейской.
Сабуров сидел рядом с Ремизовым, напротив Проценко, и внимательно наблюдал за
генералом. Он знал Проценко давно и хорошо и сейчас несколько раз заметил, что Проценко
начинает фразу так, словно хочет сказать что-то важное, но посредине останавливается и
переводит разговор на другое. Сабурову показалось, что Проценко очень хочется сказать
что-то известное только ему одному и он с трудом сдерживает себя.
Когда пришла пора расходиться, Проценко еще раз обвел взглядом сидевших за
столом.
"Вот сидит Ремизов,- думал он,- до него полком командовал Попов,- его нет, до Попова
- Бабченко,- его тоже нет. Вот сидит Анненский, он, может быть, и слабоват немножко для
командира полка, пока еще слабоват, но зато он прошел всю школу осады, и полк его
прошел, и все-таки он может командовать. Вот сидит Сабуров, сидит и не знает о себе того,
что, если, не дай бог, убьют или ранят Ремизова, или Анненского, или командира
восемьдесят девятого полка Огурцова, то он, Проценко, если сам к тому времени будет жив,