Page 70 - Дни и ночи

- Какой?
- Потом скажу. Ты не сердись. Хорошо?
- Хорошо.
Он подумал "свадьба" и вспомнил свой блиндаж и представил себе, как, вернувшись,
сидит там за столом с Аней и рядом те, кого он бы мог позвать в такой день: Масленников,
Ванин, Петя, может быть, Потапов... Представил себе и подумал, цел ли блиндаж и как они
там все без него.
Когда кончили обедать и мать стала убирать со стола, Аня снова села рядом с
Сабуровым на кровати. Хозяйка принесла им большое антоновское яблоко, и они стали есть
его вдвоем, поочередно откусывая и стараясь побольше оставить другому.
Потом Аня вдруг вскочила:
- Мама, погадай!
Мать отнекивалась.
- Нет, погадай.
Стол, который был уже отодвинут от кровати, опять придвинули, и мать, сказав, что
она уже давно не гадала, да и что же гадать, раз они все равно люди неверящие, все-таки
разложила карты.
Сабуров никогда не понимал, почему черная шестерка означает длинную дорогу, а
трефовый туз - казенный дом и почему, если пиковая дама ложится к черной десятке, то это
не к добру, а если выходят четыре валета, то это к счастью, но ему всегда нравилась
уверенность, с которой гадающие объясняют значение разложенных карт.
Аня внимательно следила за руками матери, раскладывавшей карты. И так как ей в этот
день казалось ясным все ее будущее, она легко находила объяснения всему, что говорила
мать. Дальняя дорога была переправой через Волгу, а казенный дом - сабуровским
блиндажом. Когда же мать выложила крестовую даму, которая в сочетании с бубновым
королем означала, что у Сабурова есть крестовый интерес, то, хотя по всем правилам Аня
была не крестовая, а червонная дама, она все равно, смеясь, сказала, что крестовая дама - это,
безусловно, она, потому что она медичка с крестом.
Наконец матери надоело гадать, она собрала карты, завесила окна мешками и вышла.
Сабуров, утомленный долгим сидением, откинулся на подушку и лежал неподвижна
Аня взяла полушубок, подушку и стала стелить себе на лавке, у стены. Сабуров молча
наблюдал за ней. Мать заглянула еще раз по хозяйственным надобностям и совсем ушла.
Аня подошла к Сабурову, встала на колени около кровати, приникла к нему, послушала
сердце и шепотом сказала: "Стучит", как будто в этом было что-то особенное. Но особенное
было в тишине, стоявшей вокруг, в том, что мать ушла, а они остались, и, главное, в том, что
им предстояло долго быть вместе.
Аня стояла на коленях и целовала его. Она не стыдилась его, и он чувствовал, что она
полюбила в первый раз и любовь эта такая большая, что в ней тонет все остальное - и
чувство страха, и чувство стыда, и смятение. Она поднялась с колен и села рядом с ним,
потом обняла его. Он тоже крепко обнял ее и почувствовал, как у него болят руки и грудь
оттого, что он крепко обнял ее, но ему было радостно: от этой боли, которую он испытывал,
он чувствовал ее еще ближе к себе.
XV
Он проснулся утром от шума самовара, и было странно, что он видит эту же комнату и
что так же мать суетится у стола, как будто все не должно было перемениться.
Аня вбежала из сеней, откуда до этого слышался плеск воды.
- Ты проснулся? - спросила она.- Я сейчас.
Она выжала свои длинные мокрые волосы, накручивая их на кулаки, совсем как тогда,
на пароходе, когда он увидел ее в первый раз.
Потом она снова ушла в сени. Сабуров закрыл глаза и вспомнил все подряд, минута за
минутой, со вчерашнего утра - и утро, и день, и ночь. Кроме слов о любви, которые были ему
сказаны, кроме поступков, которые свидетельствовали об этой любви, было еще что-то, из-за