Page 30 - История одного города

сироты, за твою дурость напасти терпели!
— Потерпите, братики! всего вдоволь будет! — вертелся бригадир.
— То-то! мы терпеть согласны! Мы люди привышные! А только ты, бригадир, об этих
наших словах подумай, потому не ровен час: терпим-терпим, а тоже и промеж нас глупого
человека немало найдется! Как бы чего не сталось!
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Видит и сам, что Аленка
всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая в беседе с ним
найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.
— И доколе не растерзали ее псы, весь народ изгиб до единого! — заключил батюшка
свой рассказ.
— Очнись, батя! ужли ж Аленку собакам отдать! — испугался бригадир.
— Не к тому о сем говорю! — объяснился батюшка, — однако и о нижеследующем не
излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где
пастырю-то взять, господин бригадир?
— Ох! за грехи меня, старого, Бог попутал! — простонал бригадир и горько заплакал.
И вот, сел он опять за свое писанье; писал много, писал всюду.
Рапортовал так: коли хлеба не имеется, так, по крайности, пускай хоть команда
прибудет. Но ни на какое свое писание ни из какого места ответа не удостоился.
А глуповцы с каждым днем становились назойливее и назойливее.
— Что? получил, бригадир, ответ? — спрашивали они его с неслыханной наглостью.
— Не получил, братики! — отвечал бригадир.
Глуповцы смотрели ему "нелепым обычаем" в глаза и покачивали головами.
— Гунявый ты! вот что! — укоряли они его, — оттого тебе, гадёнку, и не отписывают!
не сто́ишь!
Одним словом, вопросы глуповцев делались из рук вон щекотливыми. Наступила такая
минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны и ухищрения
оказываются бессильными.
— Да; убеждениями с этим народом ничего не поделаешь! — рассуждал бригадир, —
тут не убеждения требуются, а одно из двух: либо хлеб, либо… команда!
Как и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею лишь с
прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с
хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Встанет бригадир утром раненько, сядет к окошку, и все прислушивается, не раздастся
ли откуда: туру-туру?

Рассыпьтесь, молодцы!
За камни, за кусты!
По два в ряд!

— Нет! не слыхать!
— Словно и Бог-то наш край позабыл! — молвит бригадир.
А глуповцы между тем все жили, все жили.
Молодые все до одного разбежались. "Бежали-бежали, — говорит летописец, —
многие, ни до чего не добежав, венец приняли; многих изловили и заключили в узы; сии
почитали себя благополучными". Дома остались только старики да малые дети, у которых не
было ног, чтоб бежать. На первых порах оставшимся полегчало, потому что доля бежавших
несколько увеличила долю остальных. Таким образом прожили еще с неделю, но потом
опять стали помирать. Женщины выли, церкви переполнились гробами, трупы же людей
худородных валялись по улицам неприбранные. Трудно было дышать в зараженном воздухе;
стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла
сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на
десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту. Но, несмотря на столь