Page 96 - История одного города
P. 96

Ионка разинул было рот для некоторых разъяснений, но Бородавкин прервал его:
                     — Погоди. И ежели все люди "в раю" в песнях и плясках время препровождать будут,
               то  кто  же,  по  твоему,  Ионкину,  разумению,  землю  пахать  станет?  и  вспахавши  сеять?  и
               посеявши  жать?  и  собравши  плоды,  оными  господ  дворян  и  прочих  чинов  людей
               довольствовать и питать?
                     Опять разинул рот Ионка, и опять Бородавкин удержал его порыв.
                     — Погоди.  И  за  те  твои  бессовестные  речи  судил  я  тебя,  Ионку,  судом  скорым,  и
               присудили  тако:  книгу  твою,  изодрав,  растоптать  (говоря  это,  Бородавкин  изодрал  и
               растоптал), с тобою же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче
               на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится.
                     Таким образом, Ионой Козырем начался мартиролог глуповского либерализма.
                     Разговор  этот  происходил  утром  в  праздничный  день,  а  в  полдень  вывели  Ионку  на
               базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе
               последователей  Козырева  учения  было  много  женщин),  а  на  груди  привесили  дощечку  с
               надписью:  бабник  и  прелюбодей  .  В  довершение  всего  квартальные  приглашали  торговых
               людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
                     Таков был первый дебют глуповского либерализма. Несмотря, однако ж, на неудачу,
               "дурные страсти" не умерли, а образовали традицию, которая переходила преемственно из
               поколения  в  поколение  и  при  всех  последующих  градоначальниках.  К  сожалению,
               летописцы  не  предвидели  страшного  распространения  этого  зла  в  будущем,  а  потому,  не
               обращая  должного  внимания  на  происходившие  перед  ними  факты,  заносили  их  в  свои
               тетрадки с прискорбною краткостью. Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем
               дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то, что говорит
               хульные слова, а слова те в том состояли, что "всем-де людям в еде равная потреба настоит,
               и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало". "И сидя на цепи, Ивашка умре", —
               прибавляет  летописец.  Другой  пример  случился  при  Микаладзе,  который  хотя  был  сам
               либерал,  но,  по  страстности  своей  натуры,  а  также  по  новости  дела,  не  всегда  мог
               воздерживаться от заушений. Во время его управления городом тридцать три философа были
               рассеяны  по  лицу  земли  за  то,  что  "нелепым  обычаем  говорили:  трудящийся  да  яст;
               нетрудящийся  же  да  вкусит  от  плодов  безделья  своего".  Третий  пример  был  при
               Беневоленском,  когда  был  "подвергнут  расспросным  речам"  дворянский  сын  Алешка
               Беспятов,  за  то,  что  к  укору  градоначальнику,  любившему  заниматься  законодательством,
               утверждал:  "худы  те  законы,  кои  писать  надо,  а  те  законы  исправны,  кои  и  без  письма  в
               естестве у каждого человека нерукотворно написаны". И он тоже "от расспросных речей да с
               испугу  и  с  боли  умре".  После  Беспятова  либеральный  мартиролог  временно  прекратился.
               Прыщ  и  Иванов  были  глупы;  дю  Шарио  же  был  и  глуп,  и,  кроме  того,  сам  заражен
               либерализмом.  Грустилов,  в  первую  половину  своего  градоначальствования,  не  только  не
               препятствовал,  но  даже  покровительствовал  либерализму,  потому  что  смешивал  его  с
               вольным обращением, к которому имел непреодолимую склонность. Только впоследствии,
               когда блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли в руки бразды правления,
               либеральный  мартиролог  вновь  восприял  начало,  в  лице  учителя  каллиграфии  Линкина,
               доктрина которого, как известно, состояла в том, что "все мы, что человеки, что скоты — все
               помрем  и  все  к  чертовой  матери  пойдем".  Вместе  с  Линкиным  чуть  было  не  попались
               впросак  два  знаменитейшие  философа  того  времени,  Фунич  и  Мерзицкий,  но  вовремя
               спохватились  и  начали,  вместе  с  Грустиловым,  присутствовать  при  «восхищениях»  (см.
               "Поклонение мамоне и покаяние"). Поворот Грустилова дал либерализму новое направление,
               которое  можно  назвать  центробежно-центростремительно-неисповедимо-завиральным.  Но
               это был все-таки либерализм, а потому и он успеха иметь не мог, ибо уже наступила минута,
               когда либерализма не требовалось вовсе. Не требовалось совсем, ни под каким видом, ни к
               каких формах, ни даже в форме нелепости, ни даже в форме восхищения начальством.
                     Восхищение начальством! что значит восхищение начальством? Это значит такое оным
               восхищение, которое в то же время допускает и возможность оным невосхищения! А отсюда
   91   92   93   94   95   96   97   98   99   100   101