Page 45 - Ленька Пантелеев

борются.
- Постойте... Разве здесь не Советская власть?
Возница не повернул головы, но слышно было, что он усмехнулся.
- Власть-то Советская, да ведь на каждого петуха, сами знаете, сокол есть, а на сокола
коршун... Скажи спасибо, мадамочка. Если б не я, ходить бы вам всем семейством в
лапоточках.
- Да. Я очень благодарна вам, - взволнованно проговорила Александра Сергеевна. - Но
скажите, как вам удалось уговорить его?
- Уговорить-то как удалось? - опять усмехнулся возница. - А я против них слово такое
знаю...
...Смеркалось, когда телега свернула с проселка на широкую, обсаженную огромными
толстыми березами дорогу. И было уже совсем темно, когда рыжебородый возница громко
сказал "тпр-ру", телега дрогнула и остановилась, и Ленька, очнувшись, увидел над головой у
себя черное, усыпанное звездами небо, конек избы, длинную оглоблю колодца и услышал в
темноте взволнованный голос, напомнивший ему что-то очень далекое, очень хорошее, милое,
светлое и безмятежное.
- Господи! Матушка!.. Владыка небесный! Радость-то какая! Дождалась... Где же они?
Александра Сергеевна, голубушка, золотце вы мое неоцененное!.. Лешенька, Лешенька!..
Очутившись в теплых, мягких и сильных объятиях, Ленька услышал знакомый и уже
забытый запах - запотевшего ситца, камфары, лампадного масла - и почувствовал, как по лицу
его, смешиваясь, бегут свои и чужие слезы.
- Здравствуйте... няня, - с трудом выговорил он.
- Светик ты мой! Бисеринка ты моя! Узнал! Вспомнил! Дай я тебя еще поцелую,
бусинка... Вырос-то как! Гляди-кось, уж в казенной фуражечке и в шинельке ходит!..
Эти громкие вопли и причитания не разбудили Васю и Лялю, которых, как чурбанчиков,
сняли с телеги, вместе с вещами внесли в избу и уложили на приготовленную постель. На
столе, над которым коптела и потрескивала семилинейная керосиновая лампа, пылал и бурлил
толстопузый медный самовар, а по всему столу - на тарелках, блюдах и подносах - была
расставлена удивительно вкусная, даже на вид и на запах, деревенская снедь.
Через десять минут, умывшись в сенях из рукомойника, Ленька уже сидел за столом, пил
вприкуску горячий цикорный чай и угощался так, как давно уже не угощался в голодном и
холодном Петрограде.
- Лешенька! Деточка! - потчевала его нянька. - Ты куличика возьми... Или вот
яблочничка пусть тебе мамочка отрежет...
Ленька с аппетитом ел и куличики, и яблочник и даже не удивлялся тому, что
куличиками нянька называет сдобные, похожие на бублики калабашки из черной муки, а
яблочником - обыкновенную картофельную запеканку, от которой даже не пахло яблоками.
- Няня, послушайте, а где же ваш внук... Володя, кажется? - спросила Александра
Сергеевна. - Ведь вы мне писали, что с внуком живете.
- Ох, матушка, Александра Сергеевна... и не спрашивайте!..
- А что случилось?
- Ох, и не говорите! Добровольцем в Красную Армию ушел мой Володичка.
- Ну, что ж... Это его дело.
- Его-то его... Правильно. Я и снарядила его, и благословение ему свое дала. Да мне-то
каково, горемышной? Ведь меня за Володичку за моего добрые люди со света сживают. Ведь у
нас тут какие дела-то делаются, Александра Сергеевна!..
И старуха, оглянувшись, перешла на громкий шепот.
Ленька уже наелся, выпил четыре или пять чашек чая, его разморило, голова его
клонилась к столу, веки стали тяжелыми, но он изо всех сил боролся с этой слабостью,
поминутно вздрагивал, выпрямлял плечи и, стараясь не мигая смотреть на няньку, высоко,
чуть ли не выше лба, поднимал брови.
- Ведь у нас что делается-то в деревне, матушка вы моя, Александра Сергеевна!