Page 3 - Мой генерал

Коренной москвич хмурится. Вот теперь, я знаю, он думает о прочности бетона.

Про маму

Когда папа действительно думает о прочности бетона, мама ему никогда не мешает.
Ходит на цыпочках, подносит ручку и бумагу. Папа хочет написать книгу об испытании
прочности бетона. Он выводит какие-то формулы, что-то считает, записывает на бумаге
каракули, а мама штопает носки и улыбается.
Я люблю смотреть, как мама улыбается. Лицо у нее круглое и ямочки на щеках, а глаза
ясные, синие. Если она сидит у окна и солнечный луч сбоку светит, падает маме прямо в
глаза – хрусталики ее горят, словно прозрачные камушки. Мама моя добрая, я ее злой
никогда еще не видел. Даже когда сердится, она все равно добрая. Волосы у мамы русые, она
их в косы заплетает и укладывает кольцом на голове. За это папа зовет ее солнышком. А всех
вместе нас – семейством Белобрысиковых. Имя у мамы, как и лицо ее, – округлое, доброе:
Ольга. Работает она главным санитарным врачом района, и поэтому они с папой
поругиваются. Папа говорит: всему голова – стройка. Мама спорит: стройка находится на
территории района. Папа говорит: судьба района зависит целиком от стройки. Мама
настаивает: стройка – для людей, которые живут в районе…
И вот они спорят. И я соглашаюсь. То с отцом. То с мамой. Кто убедительней в этот раз
говорит.
И в самом деле – как тут быть?
Электростанция, которую папа строит, – самая мощная во всей Сибири. Такую речищу
перегородить надо – ого-го! Даст станция ток – и заработают заводы, которые уже строить
начинают вокруг. И в нашем поселке, и в районе, где мама главным санитарным врачом
работает. И во всей Сибири. Мне нравится это папино сравнение. Он говорит: наша ГЭС –
как ромашка. Станция – это желтая серединка, ядро, а лепестки – это заводы, колхозы,
леспромхозы. Лепестков без центра быть не может. Это верно!
– Но что за ромашка без лепестков? – спорит мама. – Ободранная какая-то! Ведь
станция твоя – для людей, для заводов, колхозов, леспромхозов, про которые ты говоришь!
Значит, о людях думать нужно. Вперед глядеть!
Верно! И мама тоже права.
Мама сердится, когда спорит, но лицо у нее по-прежнему доброе, и папа смеется.
– И как это, – удивляется он, – тебя все в районе боятся? Да и наш начальник – гроза
грозой, с министром ругается, кажется, без телефона его голос в Москве слышат, а как
узнает, что ты к нам едешь, сразу команды по телефону отдавать начинает – чтоб
прибрались, чтоб соблюдали…
Мама улыбается, а я с папой соглашаюсь. Вон у нас в школе какая чистота. В поселке
грязюка – весной и осенью не проберешься, но в классах чистота, потому что по маминому
указанию возле школы сбили деревянные корытца и наш санпост никого в грязных сапогах
не пустит. И мытье в корытцах мама трехступенчатое придумала. В первом – самую грязь
отмывать надо, во втором – сапоги домываешь, а в третьем – начисто ополаскиваешь.

Как мы живем

Ну как мы живем? Обыкновенно!
В семь часов за мамой приходит ее «газик» с красным крестом на дверце. За папой –
другой «газик», с брезентовым верхом. Иногда папа велит дяде Коле, шоферу, за ним не
приезжать, и тогда мама подвозит папу к управлению строительства, потому что за мамой
машина всегда приходит – она по району носится как угорелая, везде ей поспеть надо.
Машины есть у мамы и у отца, и шоферы к машинам прикреплены, но и мама и отец сами
прекрасные водители. Особенно мама. Она заправский шофер. Любит одной рукой руль
держать – это уж высший шик, особенно у нас, в Сибири, на наших ухабистых дорогах.