Page 91 - Не стреляйте в белых лебедей

— Еще и еще раз обрушилась жердь, а потом Егор перестал уж и считать-то удары, а
только ползал на дрожащих, подламывающихся руках. Ползал, после каждого удара
утыкаясь лицом в мокрый, холодный мох, и кричал:
— Не сметь! Не сметь! Документы давай!
— Документы ему!..
И уже не одна, а две жердины гуляли по Егоровой спине, и чей-то тяжелый сапог
упорно бил в лицо. И кто-то кричал:
— Собаку на него! Собаку!
— Куси его! Куси! Цапай!
Но собака не брала Егора, а только выла, страшась крови и людской злобы. И Егор уже
не кричал, а хрипел, выплевывая кровь, а его все били и били, озлобляясь от ударов. Егор
уже ничего не видел, не слышал и не чувствовал.
— Брось, Леня, убьем еще.
— У, гад…
— Оставь, говорю! Сматываться пора. Забирай рыбу, хозяин, да деньгу гони, как
сговорено.
Кто-то с оттяжкой, изо всей силы ударил сапогом в висок, голова Егора дернулась,
закачалась на мокром от дождя в крови мху — и бросили. Пошли к костру, возбужденно
переговариваясь. А Егор поднялся, страшный, окровавленный, и, шлепая разбитыми губами,
прохрипел:
— Я законом… Документы…
— Ну, получи документы!
Кинулись и снова били. Били, пока хрипеть не перестал. Тогда оставили, а он только
вздрагивал щуплым, раздавленным телом. Редко вздрагивал.
Нашли его на другой день уже к вечеру на полпути к дому. Полдороги он все же
прополз, и широкий кровавый след тянулся за ним от самого Черного озера. От кострища,
разоренного шалаша, птичьих перьев и обугленного деревянного лебедя. Черным стал
лебедь, нерусским.
На второй день Егор пришел в себя. Лежал в отдельной палате, еле слышно отвечал на
вопросы. А следователь все время переспрашивал, потому что не разбирал слов: и зубов у
Егора не было, и сил, и разбитые губы шевелиться не желали.
— Неужели ничего не можете припомнить, товарищ Полушкин? Может быть, мелочь
какую, деталь? Мы найдем, мы общественность поднимем, мы…
Егор молчал, серьезно и строго глядя в молодое, пышущее здоровьем и
старательностью лицо следователя.
— Может быть, встречались с ними до этого? Припомните, пожалуйста. Может быть,
знали даже?
— Не знал бы — казнил, — вдруг тихо и внятно сказал Егор. — А знаю — и милую.
— Что? — Следователь весь вперед подался, напрягся весь. — Товарищ Полушкин, вы
узнали их? Узнали? Кто они? Кто?
Егору хотелось, чтобы следователь поскорее ушел. После уколов боль отпустила и
ласковые, неторопливые думы уже проплывали в голове, и Егору было приятно встречать их,
разглядывать и вновь провожать куда-то. Он вспомнил себя молодым, еще в колхозе, и
увидел себя молодым: председатель за что-то хвалил его и улыбался, и молодой Егор
улыбался а ответ. Вспомнил переезд свой сюда, и петуха вспомнил и тотчас же увидел его.
Вспомнил веселых гусенков-поросенков, гнев Якова Прокопыча, туристов, утопленный
мотор, а зла в душе ни к кому не было, и он улыбался всем, кого видел сейчас, даже двум
пройдохам у рынка. И, улыбаясь так, он как-то очень просто, тихо подумал, что прожил свою
жизнь в добре, что никого не обидел и что помирать ему будет легко. Совсем легко — как
уснуть.
Но додумать этого ему не дали, потому что нянечка голову из коридора в комнату
сунула и сказала, что очень уж к нему просятся, что, может, позволит он: уж больно человек