Page 88 - Не стреляйте в белых лебедей

Устроив птиц, Егор надолго оставил их: ходил по массиву, клеймил сухостой для
школы. А директору напилил лично не только потому, что уважал ученых людей, но и для
разговора.
Разговор состоялся вечером у самовара. Жену — докторшу, что столько раз Кольку
йодом мазала, — к роженице вызвали, и директор хлопотал сам.
— Покрепче, Егор Савельич?
— Покрепче. — Егор взял стакан, долго размешивал сахар, думал. — Что же нам с
Нонной-то Юрьевной делать, товарищ директор?
— Да, жалко. Хороший педагог.
— Вам — педагог, мне — человек, а Юрию Петровичу — зазноба.
То, что Нонна Юрьевна для Чувалова — зазноба, для директора было новостью. Но
вида он не подал, только что бровями шевельнул.
— Официально разве вернуть?
— Официально — значит через «не хочу». Нам годится, а Юрию Петровичу — вразрез.
— Вразрез, — согласился директор и пригорюнился.
— Видно, ехать придется, — сказал Егор, не дождавшись от него совета. — Вот
зазимует, и поеду. А вы письмо напишите. Два.
— Почему два?
— Одно — сейчас, другое — погодя. Пусть свыкнется. Свыкнется, а тут я прибуду, и
решать ей придется.
Директор подумал и принялся за письмо. А Егор неторопливо курил, наслаждаясь
уютом, покоем и директорским согласием. И оглядывался: сервант под орех, самодельные
полки, книги навалом. А над книгами картина.
Егор даже встал, углядев ее. Красным полыхала картина та. Красный конь топтал
иссиня-черную тварь, а на коне том сидел паренек и тыкал в тварь палкой.
Вся картина горела яростью, и конь был необыкновенно гордым и за эту
необыкновенность имел право быть неистово красным. Егор и сам бы расписал его красным,
если б случилось ему такого коня расписывать, потому что это был не просто конь, не сивка-
бурка — это был конь самой Победы. И он пошел к этому коню как завороженный — даже
на стул наткнулся.
— Нравится?
— Какой конь!-тихо сказал Егор. — Это ж… Пламя это. И парнишка на пламени том.
— Подарок, — сказал директор, подойдя. — И символ прекрасный: борьба добра со
злом, очень современно. Это Георгий Победоносец. — Тут директор испуганно покосился на
Егора, но Егор по-прежнему строго и уважительно глядел на картину. — Вечная тема. Свет и
тьма, добро и зло, лед и пламень.
— Тезка, — вдруг сказал Егор. — А меня в поселке бедоносцем зовут. Слыхали, поди?
— Да. — Директор смутился. — Знаете, в наших краях прозвище…
— Я-то чего думал? Я думал, что меня потому бедоносцем зовут, что я беду приношу.
А не потому зовут-то, оказывается. Оказывается, не под масть я тезке-то своему, вот что
оказывается.
И сказал он это с горечью, и всю дорогу конь этот перед глазами его маячил. Конь и
всадник на том коне.
— Не под масть я тебе, Егор Победоносец. Да уж, стало быть, так, раз оно не этак!
А лебеди были белыми-белыми. И странная горечь, которую испытал он, открыв для
себя собственное несоответствие, рядом с ними вскоре растаяла без следа.
— Красота! — сказал Юрий Петрович, навестив Егора.
Птицы плавали у берега. Егор мог часами смотреть на них, испытывая незнакомое
доселе наслаждение.
Он уже побегал по лесу, выискал пару коряг, и еще два лебедя гнули шеи возле его
шалаша.
— Тоскуют, — вздохнул Егор. — Как свои пролетают— кричат. Аж сердце лопается.