Page 89 - Не стреляйте в белых лебедей

— Ничего, перезимуют.
— Я им сараюшку уделаю, где кабанчик жил. Ледок займется — переведу.
Юрий Петрович ничего на это не ответил. Нонна Юрьевна возвращаться отказалась,
как он ни упрашивал ее там, в Ленинграде, и Чувалов разучился улыбаться.
— Ну, Юрий Петрович, пишите заявление, чтоб озеро обратно Лебяжьим звали.
— Напишу, — вздохнул Чувалов.
Юрий Петрович, невесело приехав, невесело и уехал.
А Егор остался: невдалеке от его участка дорогу прокладывали, и он беспокоился
насчет порубок. Но на заповедный лес никто но покушался: Филя с Черепком на
строительство дороги подались. Черепок матерые сосны с особым наслаждением рвал:
любил взрывчаткой баловаться. С войны еще, с партизанщины.
Потом, однако, заглохли и дальние взрывы и рев машин: дорога в поля ушла, и рвать
стало нечего. Но Егору не хотелось уходить из обжитого шалаша, по обе стороны которого
гордо гнули шеи деревянные лебеди.
Осень у крыльца уж бубенцами звенела. Она темной выдалась, дождливой и выжила-
таки Егора с озера. Он перебрался в дом, сперва наведывался к лебедям ежедневно, потом
стал ходить пореже. Да и сараюшку уделать требовалось: по утрам уж ледок похрустывал.
А та ночь на диво разбойной была. Тучи чуть за ели не цеплялись, косило из них
дождем без передыху, а ветер гулял -аж сосны стонали. Накануне Егор прихворнул
маленько, баньку парную принял, чайку с малиной — спать бы ему да спать. А он
тревожился: как лебеди там? Надо бы перевезти-уж и сараюшка почти готова, — да
расхворался некстати. Ворочался, жег Харитину то спиной, то боком, а к полуночи оделся и
вышел покурить.
Чуть вроде затишело: и лес шумел поласковее, и дождик не сек — моросил только.
Егор скрутил цигарку, пристроился на крылечке, прикурил — ударило вдруг за дальним
лесом. Тяжко ударило, и он сперва подумал, что гром, да какой мог быть гром темной
осенью? И, еще не поняв, что это ударило, что за гул принесло мокрым ветром, вскочил и
побежал кобылу седлать.
Ворота скрипучими были, и на скрип тот Харитина выглянула, в одной рубашке, грудь
прикрывая.
— Ты что это удумал, Егор! Жар ведь у тебя.
— На озеро съезжу, Тинушка, — сказал Егор, выводя со двора сонную кобылу.
Неспокойно мне что-то. Да и Колька давеча про туриста говорил.
А Колька вчера дяденьку сивого у магазина встретил. Того, что муравейник поджигал.
— А, малец!
— Здравствуйте, — сказал Колька и убежал.
Водку сивый тот нес. Целую авоську: в дырки горлышки торчали. Колька об этом отцу
и рассказал.
Не удержала его тогда Харитина, и гнал Егор казенную кобылку сквозь осеннюю темь.
Знала бы, поперек дороги бы легла, а не зная, ругнула только:
— Да куда же понесло-то тебя, бедоносец божий?
Такими были ее последние слова. Неласковыми. Как жизнь.
Второй раз ударило, когда Егор полпути миновал. Гулко и далеко разнесло взрыв по
сырому воздуху, и Егор понял, что рвут на Черном озере. И подумал о лебедях, что
подплывали на людские голоса, доверчиво подставляя крутые шеи.
Гнал Егор старую кобылу, бил каблуками по ребрам, но бежала она плохо, и он в
нетерпении соскочил с нее и побежал вперед. А кобыла бежала следом и жарко дышала в
спину. Потом отстала: сил у нее Егоровых не было, даром что лошадь.
Издалека он костер углядел: сквозь мокрые еловые лапы. У костра фигуры виднелись, а
с берега и голос донесся:
— Под кустами смотри: вроде щука.
— Темно-о!..