Page 32 - Повести Белкина

карандаш и записную книжку, и Акулина выучилась азбуке удивительно скоро. Алексей не
мог надивиться ее понятливости. На следующее утро она захотела попробовать и писать;
сначала карандаш не слушался ее, но через несколько минут она и вырисовывать буквы
стала довольно порядочно. «Что за чудо! – говорил Алексей. – Да у нас учение идет скорее,
чем по ланкастерской системе». В самом деле, на третьем уроке Акулина разбирала уже по
складам «Наталью, боярскую дочь», прерывая чтение замечаниями, от которых Алексей
истинно был в изумлении, и круглый лист измарала афоризмами, выбранными из той же
повести.
Прошла неделя, и между ими завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в
дупле старого дуба. Настя втайне исправляла должность почтальона. Туда приносил Алексей
крупным почерком написанные письма и там же находил на синей простой бумаге
каракульки своей любезной. Акулина, видимо, привыкала к лучшему складу речей, и ум ее
приметно развивался и образовывался.
Между тем недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорьем
Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу, вот по
каким обстоятельствам: Муромский нередко думал о том, что по смерти Ивана Петровича
все его имение перейдет в руки Алексею Ивановичу; что в таком случае Алексей Иванович
будет один из самых богатых помещиков той губернии и что нет ему никакой причины не
жениться на Лизе. Старый же Берестов, с своей стороны, хотя и признавал в своем соседе
некоторое сумасбродство (или, по его выражению, английскую дурь), однако же не отрицал
в нем и многих отличных достоинств, например: редкой оборотливости; Григорий Иванович
был близкий родственник графу Пронскому, человеку знатному и сильному; граф мог быть
очень полезен Алексею, а Муромский (так думал Иван Петрович), вероятно, обрадуется
случаю выдать свою дочь выгодным образом. Старики до тех пор обдумывали все это
каждый про себя, что наконец друг с другом и переговорились, обнялись, обещались дело
порядком обработать и принялись о нем хлопотать каждый со своей стороны. Муромскому
предстояло затруднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче с Алексеем, которого
не видала она с самого достопамятного обеда. Казалось, они друг другу не очень нравились;
по крайней мере Алексей уже не возвращался в Прилучино, а Лиза уходила в свою комнату
всякий раз, как Иван Петрович удостоивал их своим посещением. Но, думал Григорий
Иванович, если Алексей будет у меня всякий день, то Бетси должна же будет в него
влюбиться. Это в порядке вещей. Время все сладит.
Иван Петрович менее беспокоился об успехе своих намерений. В тот же вечер призвал
он сына в свой кабинет, закурил трубку и, немного помолчав, сказал: «Что же ты, Алеша,
давно про военную службу не поговариваешь? Иль гусарский мундир уже тебя не
прельщает!» – «Нет, батюшка, – отвечал почтительно Алексей, – я вижу, что вам не угодно,
чтоб я шел в гусары; мой долг вам повиноваться». – «Хорошо, – отвечал Иван Петрович, –
вижу, что ты послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить; не
понуждаю тебя вступить… тотчас… в статскую службу; а покамест намерен я тебя женить».
– На ком это, батюшка? – спросил изумленный Алексей.
– На Лизавете Григорьевне Муромской, – отвечал Иван Петрович, – невеста хоть куда;
не правда ли?
– Батюшка, я о женитьбе еще не думаю.
– Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал.
– Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится.
– После понравится. Стерпится, слюбится.
– Я не чувствую себя способным сделать ее счастие.
– Не твое горе – ее счастие. Что? так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро!
– Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь.
– Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и промотаю, и
тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза
мне показаться.