Page 4 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

за самого себя перед этим человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы
выразить ему свое сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми,
которые приходят вам в голову, – и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым,
бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным
достоинством.
– Ну, дай Бог тебе поскорее поправиться, – говорите вы ему и останавливаетесь перед
другим больным, который лежит на полу и, как кажется, в нестерпимых страданиях ожидает
смерти.
Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад
левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом
выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под
сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах
мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все
члены страдальца, проникает как будто и вас.
– Что, он без памяти? – спрашиваете вы у женщины, которая идет за вами и ласково,
как на родного, смотрит на нас.
– Нет, еще слышит, да уж очень плох, – прибавляет она шепотом. – Я его нынче чаем
поила – что ж, хоть и чужой, все надо жалость иметь, – так уж не пил почти.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваете вы его. Раненый поворачивает зрачки на ваш
голос, но не видит и не понимает вас.
– У сердце гхорить.
Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье. Лицо и тело его
какого-то коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена в
плече. Он сидит бодро, он поправился; но по мертвому, тусклому взгляду, по ужасной
худобе и морщинам лица вы видите, что это существо, уже выстрадавшее лучшую часть
своей жизни.
С другой стороны вы увидите на койке страдальческое, бледное и нежное лицо
женщины, на котором играет во всю щеку горячечный румянец.
– Это нашу матроску пятого числа в ногу задело бомбой, – скажет вам ваша
путеводительница, – она мужу на бастион обедать носила.
– Что ж, отрезали?
– Выше колена отрезали.
Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают
перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и
бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми
глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит
раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным
делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело;
увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в
чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках
лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет
не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, – увидите
ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и
блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и
гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении – в крови, в
страданиях, в смерти…
Выходя из этого дома страданий, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее
вдохнете в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здоровья, но
вместе с тем в созерцании этих страданий почерпнете сознание своего ничтожества и
спокойно, без нерешимости пойдете на бастионы…
«Что значат смерть и страдания такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с
столькими смертями и столькими страданиями?» Но вид чистого неба, блестящего солнца,