Page 5 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

красивого города, отворенной церкви и движущегося по разным направлениям военного
люда скоро приведет ваш дух в нормальное состояние легкомыслия, маленьких забот и
увлечения одним настоящим.
Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с
розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может
быть, звуки стрельбы с бастионов, но это не наведет вас на прежние мысли; похороны
покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем, звуки – весьма красивыми
воинственными звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими звуками мысли
ясной, перенесенной на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном
пункте.
Пройдя церковь и баррикаду, вы войдете в самую оживленную внутреннею жизнью
часть города. С обеих сторон вывески лавок, трактиров. Купцы, женщины в шляпках и
платочках, щеголеватые офицеры – все говорит вам о твердости духа, самоуверенности,
безопасности жителей.
Зайдите в трактир направо, ежели вы хотите послушать толки моряков и офицеров: там
уж, верно, идут рассказы про нынешнюю ночь, про Феньку, про дело двадцать четвертого,
про то, как дорого и нехорошо подают котлетки, и про то, как убит тот-то и тот-то товарищ.
– Черт возьми, как нынче у нас плохо! – говорит басом белобрысенький безусый
морской офицерик в зеленом вязаном шарфе.
– Где у нас? – спрашивает его другой.
– На четвертом бастионе, – отвечает молоденький офицер, и вы непременно с большим
вниманием и даже некоторым уважением посмотрите на белобрысенького офицера при
словах: «на четвертом бастионе». Его слишком большая развязность, размахивание руками,
громкий смех и голос, казавшиеся вам нахальством, покажутся вам тем особенным
бретерским настроением духа, которое приобретают иные очень молодые люди после
опасности; но все-таки вы подумаете, что он станет вам рассказывать, как плохо на
четвертом бастионе от бомб и пуль: ничуть не бывало! плохо оттого, что грязно. «Пройти на
батарею нельзя», – скажет он, показывая на сапоги, выше икор покрытые грязью. «А у меня
нынче лучшего комендора убили, прямо в лоб влепило», – скажет другой. «Кого это?
Митюхина?» – «Нет… Да что, дадут ли мне телятины? Вот канальи! – прибавит он к
трактирному слуге. – Не Митюхина, а Абросимова. Молодец такой – в шести вылазках был».
На другом углу стола, за тарелками котлет с горошком и бутылкой кислого крымского
вина, называемого «бордо», сидят два пехотных офицера: один, молодой, с красным
воротником и с двумя звездочками на шинели, рассказывает другому, старому, с черным
воротником и без звездочек, про альминское дело. Первый уже немного выпил, и по
остановкам, которые бывают в его рассказе, по нерешительному взгляду, выражающему
сомнение в том, что ему верят, и главное, что слишком велика роль, которую он играл во
всем этом, и слишком все страшно, заметно, что он сильно отклоняется от строгого
повествования истины. Но вам не до этих рассказов, которые вы долго еще будете слушать
во всех углах России: вы хотите скорее идти на бастионы, именно на четвертый, про который
вам так много и так различно рассказывали. Когда кто-нибудь говорит, что он был на
четвертом бастионе, он говорит это с особенным удовольствием и гордостью; когда кто
говорит: «Я иду на четвертый бастион», – непременно заметны в нем маленькое волнение
или слишком большое равнодушие; когда хотят подшутить над кем-нибудь, говорят: «Тебя
бы поставить на четвертый бастион»; когда встречают носилки и спрашивают: «Откуда?» –
большей частью отвечают: «С четвертого бастиона». Вообще же существуют два
совершенно различные мнения про этот страшный бастион: тех, которые никогда на нем не
были и которые убеждены, что четвертый бастион есть верная могила для каждого, кто
пойдет на него, и тех, которые живут на нем, как белобрысенький мичман, и которые, говоря
про четвертый бастион, скажут вам, сухо или грязно там, тепло или холодно в землянке и т.
д.
В полчаса, которые вы провели в трактире, погода успела перемениться: туман,