Page 11 - Шинель
P. 11

сколько-нибудь  представить  себе  положение  другого.  Поутру  рано  отправился  он  к
               частному;  но  сказали,  что  спит;  он  пришел  в  десять  –  сказали  опять:  спит;  он  пришел  в
               одиннадцать часов  –  сказали:  да нет частного дома;  он в обеденное время  –  но писаря      в
               прихожей никак не хотели пустить его и хотели непременно узнать, за каким делом и какая
               надобность привела и что такое случилось. Так что, наконец, Акакий Акакиевич раз в жизни
               захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного,
               что они не смеют его не допустить, что он пришел из департамента за казенным делом, а что
               вот  как  он  на  них  пожалуется,  так  вот  тогда  они  увидят.  Против  этого  писаря  ничего  не
               посмели сказать, и один из них пошел вызвать частного. Частный принял как-то чрезвычайно
               странно рассказ о грабительстве шинели. Вместо того, чтобы обратить внимание на главный
               пункт  дела,  он  стал  расспрашивать  Акакия  Акакиевича:  да  почему  он  так  поздно
               возвращался, да не заходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что Акакий
               Акакиевич сконфузился совершенно и вышел от него, сам не зная, возымеет ли надлежащий
               ход дело о шинели, или нет. Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в
               его  жизни).  На  другой  день  он  явился  весь  бледный  и  в  старом  капоте  своем,  который
               сделался  еще  плачевнее.  Повествование  о  грабеже  шинели,  несмотря  на  то,  что  нашлись
               такие чиновники, которые не пропустили даже и тут посмеяться над Акакием Акакиевичем,
               однако же многих тронуло. Решились тут же сделать для него складчину, но собрали самую
               безделицу,  потому  что  чиновники  и  без  того  уже  много  истратились,  подписавшись  на
               директорский  портрет  и  на  одну  какую-то  книгу,  по  предложению  начальника  отделения,
               который был приятелем сочинителю, – итак, сумма оказалась самая бездельная. Один кто-то,
               движимый  состраданием,  решился  по  крайней  мере  помочь  Акакию  Акакиевичу  добрым
               советом, сказавши, чтоб он пошел не к квартальному, потому что хоть и может случиться,
               что  квартальный,  желая  заслужить  одобрение  начальства,  отыщет  каким-нибудь  образом
               шинель,  но  шинель  всё-таки  останется  в  полиции,  если  он  не  представит  законных
               доказательств,  что  она  принадлежит  ему;  а  лучше  всего,  чтобы  он  обратился  к  одному
               значительному  лицу  ,  что  значительное  лицо  ,  спишась  и  снесясь  с  кем  следует,  может
               заставить  успешнее  идти  дело.  Нечего  делать,  Акакий  Акакиевич  решился  идти  к
               значительному лицу . Какая именно и в чем состояла должность  значительного лица , это
               осталось  до  сих  пор  неизвестным.  Нужно  знать,  что  одно  значительное  лицо      недавно
               сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем,
               место  его  и  теперь  не  почиталось  значительным  в  сравнении  с  другими,  еще
               значительнейшими.  Но  всегда  найдется  такой  круг  людей,  для  которых  незначительное  в
               глазах  прочих  есть  уже  значительное.  Впрочем,  он  старался  усилить  значительность
               многими другими средствами, именно: завел, чтобы низшие чиновники встречали его еще на
               лестнице, когда он приходил в должность; чтобы к нему являться прямо никто не смел,  а
               чтоб шло всё порядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскому
               секретарю, губернский секретарь – титулярному или какому приходилось другому, и чтобы
               уже,  таким  образом,  доходило  дело  до  него.  Так  уж  на  святой  Руси  всё  заражено
               подражанием,  всякий  дразнит  и  корчит  своего  начальника.  Говорят  даже,  какой-то
               титулярный  советник,  когда  сделали  его  правителем  какой-то  отдельной  небольшой
               канцелярии,  тотчас  же  отгородил  себе  особенную  комнату,  назвавши  ее  «комнатой
               присутствия»,  и  поставил  у  дверей  каких-то  капельдинеров  с  красными  воротниками,  в
               галунах,  которые  брались  за  ручку  дверей  и  отворяли  ее  всякому  приходившему,  хотя  в
               «комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол. Приемы и
               обычаи значительного лица      были солидны и величественны, но не многосложны. Главным
               основанием его системы была строгость. «Строгость, строгость и – строгость», – говаривал
               он  обыкновенно  и  при  последнем  слове  обыкновенно  смотрел  очень  значительно  в  лицо
               тому,  которому  говорил.  Хотя,  впрочем,  этому  и  не  было  никакой  причины,  потому  что
               десяток чиновников, составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того
               был в надлежащем страхе: завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стоя в вытяжку,
               пока начальник пройдет через комнату. Обыкновенный разговор его с низшими отзывался
   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15   16