Page 17 - Тарас Бульба

– Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это для того, чтобы нарушить мир:
сохрани бог! Я только так это говорю. Притом же у нас храм божий – грех сказать, что такое:
вот сколько лет уже, как, по милости божией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже чтобы
снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто
догадался им выковать! Они только то и получили, что отказали в духовной иные козаки. Да
и даяние их было бедное, потому что почти всё пропили еще при жизни своей. Так я все веду
речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы
великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему.
– Что ж он путает такое? – сказал про себя Бульба.
– Да, так видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь не велит. А по
своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного
пошарпают берега Натолии 18 . Как думаете, панове?
– Веди, веди всех! – закричала со всех сторон толпа. – За веру мы готовы положить
головы!
Кошевой испугался; он ничуть не хотел подымать всего Запорожья: разорвать мир ему
казалось в этом случае делом неправым.
– Позвольте, панове, еще одну речь держать!
– Довольно! – кричали запорожцы, – лучше не скажешь!
– Когда так, то пусть будет так. Я слуга вашей воли. Уж дело известное, и по Писанью
известно, что глас народа – глас божий. Уж умнее того нельзя выдумать, что весь народ
выдумал. Только вот что: вам известно, панове, что султан не оставит безнаказанно то
удовольствие, которым потешатся молодцы. А мы тем временем были бы наготове, и силы у
нас были бы свежие, и никого б не побоялись. А во время отлучки и татарва может напасть:
они, турецкие собаки, в глаза не кинутся и к хозяину на дом не посмеют прийти, а сзади
укусят за пяты, да и больно укусят. Да если уж пошло на то, чтобы говорить правду, у нас и
челнов нет столько в запасе, да и пороху не намолото в таком количестве, чтобы можно было
всем отправиться. А я, пожалуй, я рад: я слуга вашей воли.
Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться, куренные атаманы
совещаться; пьяных, к счастью, было немного, и потому решились послушаться
благоразумного совета.
В тот же час отправились несколько человек на противуположный берег Днепра, в
войсковую скарбницу, где, в неприступных тайниках, под водою и в камышах, скрывалась
войсковая казна и часть добытых у неприятеля оружий. Другие все бросились к челнам,
осматривать их и снаряжать в дорогу. Вмиг толпою народа наполнился берег. Несколько
плотников явились с топорами в руках. Старые, загорелые, широкоплечие, дюженогие
запорожцы, с проседью в усах и черноусые, засучив шаровары, стояли по колени в воде и
стягивали челны с берега крепким канатом. Другие таскали готовые сухие бревна и всякие
деревья. Там обшивали досками челн; там, переворотивши его вверх дном, конопатили и
смолили; там увязывали к бокам других челнов, по козацкому обычаю, связки длинных
камышей, чтобы не затопило челнов морскою волною; там, дальше по всему прибрежью,
разложили костры и кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов. Бывалые и
старые поучали молодых. Стук и рабочий крик подымался по всей окружности; весь
колебался и двигался живой берег.
В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем толпа людей
еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свитках. Беспорядочный наряд – у
многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, – показывал, что они
или только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все,
что ни было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак,
человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками

18 Натолия – Анатолия, черноморское побережье Крыма.