Page 24 - Тарас Бульба

галушек во весь козацкий аппетит. Он подивился немного такой беспечности, подумавши:
«Хорошо, что нет близко никакого сильного неприятеля и некого опасаться». Наконец и сам
подошел он к одному из возов, взлез на него и лег на спину, подложивши себе под голову
сложенные назад руки; но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно все было открыто пред
ним; чисто и прозрачно было в воздухе. Гущина звезд, составлявшая Млечный Путь, поясом
переходившая по небу, вся была залита светом. Временами Андрий как будто позабывался, и
какой-то легкий туман дремоты заслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять
очищалось и вновь становилось видно.
В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-то странный образ
человеческого лица. Думая, что это было простое обаяние сна, которое сейчас же рассеется,
он открыл больше глаза свои и увидел, что к нему точно наклонилось какое-то изможденное,
высохшее лицо и смотрело прямо ему в очи. Длинные и черные, как уголь, волосы,
неприбранные, растрепанные, лезли из-под темного, наброшенного на голову покрывала. И
странный блеск взгляда, и мертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами,
заставили бы скорее подумать, что это был призрак. Он схватился невольно рукой за пищаль
и произнес почти судорожно:
– Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не в пору завел
шутку, – убью с одного прицела!
В ответ на это привидение приставало палец к губам и, казалось, молило о молчании.
Он опустил руку и стал взглядываться в него внимательней. По длинным волосам, шее и
полуобнаженной смуглой груди распознал он женщину. Но она была не здешняя уроженка.
Все лицо было смугло, изнурено недугом; широкие скулы выступали сильно над опавшими
под ними щеками; узкие очи подымались дугообразным разрезом кверху, и чем более он
всматривался в черты ее, тем более находил в них что-то знакомое. Наконец он не вытерпел
и спросил:
– Скажи, кто ты? Мне кажется, как будто я знал тебя или видел где-нибудь?
– Два года назад тому в Киеве.
– Два года назад… в Киеве… – повторил Андрий, стараясь перебрать все, что уцелело в
его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел еще раз на нее пристально и вдруг
вскрикнул во весь голос:
– Ты – татарка! служанка панночки, воеводиной дочки!..
– Чшш! – произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа всем телом и
оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от такого
сильного вскрика, произведенного Андрием.
– Скажи, скажи, отчего, как ты здесь? – говорил Андрий, почти задыхаясь, шепотом,
прерывавшимся всякую минуту от внутреннего волнения. – Где панночка? жива ли еще она?
– Она тут, в городе.
– В городе? – произнес он, едва опять не вскрикнувши, и почувствовал, что вся кровь
вдруг прихлынула к сердцу. – Отчего ж она в городе?
– Оттого, что сам старый пан в городе. Он уже полтора года как сидит воеводой в
Дубне.
– Что ж, она замужем? Да говори же, какая ты странная! что она теперь?..
– Она другой день ничего не ела.
– Как?..
– Ни у кого из городских жителей нет уже давно куска хлеба, все давно едят одну
землю.
Андрий остолбенел.
– Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне:
«Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит – чтобы
дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне
умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У
него также есть старая мать, – чтоб ради ее дал хлеба!»