Page 29 - Тарас Бульба

– Все переели, – сказала татарка, – всю скотину. Ни коня, ни собаки, ни даже мыши не
найдешь во всем городе. У нас в городе никогда не водилось никаких запасов, все
привозилось из деревень.
– Но как же вы, умирая такою лютою смертью, все еще думаете оборонить город?
– Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках,
пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с
полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую
минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
Андрий уже издали видел дом, непохожий на другие и, как казалось, строенный
каким-нибудь архитектором итальянским. Он был сложен из красивых тонких кирпичей в
два этажа. Окна нижнего этажа были заключены в высоко выдавшиеся гранитные карнизы;
верхний этаж состоял весь из небольших арок, образовавших галерею; между ними видны
были решетки с гербами. На углах дома тоже были гербы. Наружная широкая лестница из
крашеных кирпичей выходила на самую площадь. Внизу лестницы сидело по одному
часовому, которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около
них алебарды, а другою подпирали наклоненные свои головы, и, казалось, таким образом,
более походили на изваяния, чем на живые существа. Они не спали и не дремали, но,
казалось, были нечувствительны ко всему: они не обратили даже внимания на то, кто
всходил по лестнице. На верху лестницы они нашли богато убранного, всего с ног до головы
вооруженного воина, державшего в руке молитвенник. Он было возвел на них истомленные
очи, но татарка сказала ему одно слово, и он опустил их вновь в открытые страницы своего
молитвенника. Они вступили в первую комнату, довольно просторную, служившую
приемною или просто переднею. Она была наполнена вся сидевшими в разных положениях у
стен солдатами, слугами, псарями, виночерпиями и прочей дворней, необходимою для
показания сана польского вельможи как военного, так и владельца собственных поместьев.
Слышен был чад погаснувшей свечи. Две другие еще горели в двух огромных, почти в рост
человека, подсвечниках, стоявших посередине, несмотря на то что уже давно в решетчатое
широкое окно глядело утро. Андрий уже было хотел идти прямо в широкую дубовую дверь,
украшенную гербом и множеством резных украшений, но татарка дернула его за рукав и
указала маленькую дверь в боковой стене. Этою вышли они в коридор и потом в комнату,
которую он начал внимательно рассматривать. Свет, проходивший сквозь щель ставня,
тронул кое-что: малиновый занавес, позолоченный карниз и живопись на стене. Здесь
татарка указала Андрию остаться, отворила дверь в другую комнату, из которой блеснул свет
огня. Он услышал шепот и тихий голос, от которого все потряслось у него. Он видел сквозь
растворившуюся дверь, как мелькнула быстро стройная женская фигура с длинною
роскошною косою, упадавшею на поднятую кверху руку. Татарка возвратилась и сказала,
чтобы он взошел. Он не помнил, как взошел и как затворилась за ним дверь. В комнате
горели две свечи; лампада теплилась перед образом; под ним стоял высокий столик, по
обычаю католическому, со ступеньками для преклонения коленей во время молитвы. Но не
того искали глаза его. Он повернулся в другую сторону и увидел женщину, казалось,
застывшую и окаменевшую в каком-то быстром движении. Казалось, как будто вся фигура ее
хотела броситься к нему и вдруг остановилась. И он остался также изумленным пред нею. Не
такою воображал он ее видеть: это была не она, не та, которую он знал прежде; ничего не
было в ней похожего на ту, но вдвое прекраснее и чудеснее была она теперь, чем прежде.
Тогда было в ней что-то неоконченное, недовершенное, теперь это было произведение,
которому художник дал последний удар кисти. Та была прелестная, ветреная девушка; эта
была красавица – женщина во всей развившейся красе своей. Полное чувство выражалося в
ее поднятых глазах, не отрывки, не намеки на чувство, но все чувство. Еще слезы не успели в
них высохнуть и облекли их блистающею влагою, проходившею душу. Грудь, шея и плечи
заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся красоте;
волосы, которые прежде разносились легкими кудрями по лицу ее, теперь обратились в
густую роскошную косу, часть которой была подобрана, а часть разбросалась по всей длине