Page 28 - Тарас Бульба

своими поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять обратился
он в густой рев и гром и затих. И долго еще громовые рокоты носились, дрожа, под сводами,
и дивился Андрий с полуоткрытым ртом величественной музыке.
В это время, почувствовал он, кто-то дернул его за полу кафтана. «Пора!» – сказала
татарка. Они перешли через церковь, не замеченные никем, и вышли потом на площадь,
бывшую перед нею. Заря уже давно румянилась на небе: все возвещало восхождение солнца.
Площадь, имевшая квадратную фигуру, была совершенно пуста; посредине ее оставались
еще деревянные столики, показывавшие, что здесь был еще неделю, может быть, только
назад рынок съестных припасов. Улица, которых тогда не мостили, была просто засохшая
груда грязи. Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы
с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно
перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашние обыватели,
что можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши. Все они были
покрыты непомерно высокими крышами со множеством слуховых окон и отдушин. На одной
стороне, почти близ церкви, выше других возносилось совершенно отличное от прочих
здание, вероятно, городовой магистрат или какое-нибудь правительственное место. Оно
было в два этажа, и над ним вверху надстроен был в две арки бельведер, где стоял часовой;
большой часовой циферблат вделан был в крышу. Площадь казалась мертвою, но Андрию
почудилось какое-то слабое стенание. Рассматривая, он заметил на другой стороне ее группу
из двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения на земле. Он вперил глаза
внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это были или умершие, и в это время
наткнулся на что-то лежавшее у ног его. Это было мертвое тело женщины, по-видимому,
жидовки. Казалось, она была еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ее нельзя
было того видеть. На голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два ряда
украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали из-под них на ее
высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший
рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости, не нашед в
ней молока; он уже не плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и
подымавшемуся животу его можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере,
еще только готовился испустить последнее дыханье. Они поворотили в улицы и были
остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия драгоценную ношу,
кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: «Хлеба!» Но сил не было у него, равных
бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на землю. Движимый состраданием, он
швырнул ему один хлеб, на который тот бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал
его и тут же, на улице, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать
пищу. Почти на каждом шагу поражали их страшные жертвы голода. Казалось, как будто, не
вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу: не ниспошлется ли в воздухе
чего-нибудь, питающего силы. У ворот одного дома сидела старуха, и нельзя сказать,
заснула ли она, умерла или просто позабылась: по крайней мере, она уже не слыхала и не
видела ничего и, опустив голову на грудь, сидела недвижимо на одном и том же месте. С
крыши другого дома висело вниз на веревочной петле вытянувшееся, иссохшее тело. Бедняк
не мог вынести до конца страданий голода и захотел лучше произвольным самоубийством
ускорить конец свой.
При виде сих поражающих свидетельств голода Андрий не вытерпел не спросить
татарку:
– Неужели они, однако ж, совсем не нашли, чем пробавить 27 жизнь? Если человеку
приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, он должен питаться тем, чем дотоле
брезговал; он может питаться теми тварями, которые запрещены законом, все может тогда
пойти в снедь.

27 Пробавить – поддержать.