Page 33 - Тарас Бульба

успели схватиться за оружие, войско уже уходило в ворота, и последние ряды
отстреливались от устремившихся на них в беспорядке сонных и полупротрезвившихся
запорожцев. Кошевой дал приказ собраться всем, и когда все стали в круг и затихли, снявши
шапки, он сказал:
– Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь. Вот до чего довел хмель! Вот
какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже такое заведение: коли позволишь
удвоить порцию, так вы готовы так натянуться, что враг Христова воинства не только снимет
с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите.
Козаки все стояли понурив головы, зная вину; один только незамайковский куренной
атаман Кукубенко отозвался.
– Постой, батько! – сказал он. – Хоть оно и не в законе, чтобы сказать какое
возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело не так было, так
нужно сказать. Ты не совсем справедливо попрекнул все христианское войско. Козаки были
бы повинны и достойны смерти, если бы напились в походе, на войне, на трудной, тяжкой
работе. Но мы сидели без дела, маячились попусту перед городом. Ни поста, ни другого
христианского воздержанья не было: как же может статься, чтобы на безделье не напился
человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных
людей. Прежде били добре, а уж теперь побьем так, что и пят не унесут домой.
Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем было
понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, промолвивши: «Добре
сказал Кукубенко!» А Тарас Бульба, стоявший недалеко от кошевого, сказал:
– А что, кошевой, видно Кукубенко правду сказал? Что ты скажешь на это?
– А что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший такого сына! Еще не большая
мудрость сказать укорительное слово, но бо'льшая мудрость сказать такое слово, которое бы,
не поругавшись над бедою человека, ободрило бы его, придало бы духу ему, как шпоры
придают духу коню, освеженному водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное
слово, да Кукубенко догадался прежде.
«Добре сказал и кошевой!» – отозвалось в рядах запорожцев. «Доброе слово!» –
повторили другие. И самые седые, стоявшие, как сизые голуби, и те кивнули головою и,
моргнувши седым усом, тихо сказали: «Добре сказанное слово!»
– Слушайте же, панове! – продолжал кошевой. – Брать крепость, карабкаться и
подкапываться, как делают чужеземные, немецкие мастера, – пусть ей враг прикинется! – и
неприлично, и не козацкое дело. А судя по тому, что есть, неприятель вошел в город не с
большим запасом; телег что-то было с ним немного. Народ в городе голодный; стало быть,
все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы
какой-нибудь их святой… только про это еще бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни
слова. За тем или за другим, а уж они выйдут из города. Разделяйся же на три кучи и
становись на три дороги перед тремя воротами. Перед главными воротами пять куреней,
перед другими по три куреня. Дядькивский и Корсунский курень на засаду! Полковник
Тарас с полком на засаду! Тытаревский и Тымошевский курень на запас, с правого бока
обоза! Щербиновский и Стебликивский верхний – с левого боку! Да выбирайтесь из ряду,
молодцы, которые позубастее на слово, задирать неприятеля! У ляха пустоголовая натура:
брани не вытерпит; и, может быть, сегодня же все они выйдут из ворот. Куренные атаманы,
перегляди всякий курень свой: у кого недочет, пополни его останками Переяславского.
Перегляди всё снова! Дать на опохмел всем по чарке и по хлебу на козака! Только, верно,
всякий еще вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались все так, что дивлюсь, как
ночью никто не лопнул. Да вот еще один наказ: если кто-нибудь, шинкарь, жид, продаст
козаку хоть один кухоль 29 сивухи, то я прибью ему на самый лоб свиное ухо, собаке, и
повешу ногами вверх! За работу же, братцы! За работу!

29 Кухоль – глиняная кружка.