Page 11 - В списках не значился

— А что — Финляндия? — Он с трудом скрыл неудовольствие: это все паникер
папочка ее настраивает. — В Финляндии была глубоко эшелонированная линия обороны,
которую наши войска взломали быстро и решительно. Не понимаю, какие тут могут быть
сомнения.
— Если ты считаешь, что сомнений не может быть, значит, их просто нет, —
улыбнулась Валя. — Хочешь посмотреть, какие пластинки мне привез папа из Белостока?
Пластинки у Вали были замечательные: польские фокстроты, «Черные глаза», и «Очи
черные», и даже танго из «Петера» в исполнении самой Франчески Гааль.
— Говорят, она ослепла! — широко распахнув круглые глаза, говорила Верочка. —
Вышла сниматься, посмотрела случайно в самый главный прожектор и сразу ослепла.
Валя скептически улыбнулась. Коля тоже сомневался в достоверности этой истории, но
в нее почему-то очень хотелось верить.
К этому времени они уже выпили шампанское и наливку, а мадеру только попробовали
и забраковали: она оказалась несладкой, и было непонятно, как мог завтракать виконт де
Пресси, макая в нее бисквиты.
— Киноартистом быть очень опасно, очень! — продолжала Вера. — Мало того, что они
скачут на бешеных лошадях и прыгают с поездов: на них очень вредно действует свет.
Исключительно вредно.
Верочка собирала фотографии артистов кино. А Коля опять сомневался и опять хотел
во все верить. Голова у него слегка кружилась, рядом сидела Валя, и он никак не мог
смахнуть с лица улыбку, хоть и подозревал, что она глуповата.
Валя тоже улыбалась: снисходительно, как взрослая. Она была всего на полгода старше
Веры, но уже успела перешагнуть через ту черту, за которой вчерашние девчонки
превращаются в загадочно молчаливых девушек.
— Верочка хочет быть киноартисткой, — сказала мама.
— Ну и что? — с вызовом выкрикнула Вера и даже осторожно стукнула пухлым
кулачком по столу. — Это запрещено, да? Наоборот, это прекрасно, и возле
сельскохозяйственной выставки есть такой специальный институт…
— Ну, хорошо, хорошо, — миролюбиво соглашалась мама. — Закончишь десятый
класс на пятерки — иди куда хочешь. Было бы желание.
— И талант, — сказала Валя. — Знаешь, какие там экзамены? Выберут какого-нибудь
поступающего десятиклассника и заставят тебя с ним целоваться.
— Ну, и пусть! Пусть! — весело кричала красная от вина и споров Верочка. — Пусть
заставляют! А я таким сыграю, так сыграю, что они все поверят, будто я влюблена. Вот!
— А я бы ни за что не стала целоваться без любви. — Валя всегда говорила негромко,
но так, что ее все слушали. — По-моему, это унизительно: целоваться без любви.
— У Чернышевского в «Что делать?»… — начал было Коля.
— Надо же различать! — закричала вдруг Верочка, — Надо же различать, где жизнь, а
где — искусство.
— Я не про искусство, я про экзамены. Какое же там искусство?
— А смелость? — задиристо наступала Верочка. — Смелость разве не нужна артисту?
— Господи, какая уж тут смелость, — вздохнула мама и начала убирать со стола, —
Девочки, помогите мне, а потом будем танцевать.
Все стали убирать, суетиться, и Коля остался один. Он отошел к окну и сел на диван:
тот самый скрипучий диван, на котором спал всю школьную жизнь. Ему очень хотелось
вместе со всеми убирать со стола: толкаться, хохотать, хвататься за одну и ту же вилку, но он
подавил это желание, ибо куда важнее было невозмутимо сидеть на диване. К тому же из
угла можно было незаметно наблюдать за Валей, ловить ее улыбки, взмахи ресниц, редкие
взгляды. И он ловил их, а сердце стучало, как паровой молот возле станции метро «Дворец
Советов».
В девятнадцать лет Коля ни разу не целовался. Он регулярно ходил в увольнения,
смотрел кино, бывал в театре и ел мороженое, если оставались деньги. А вот танцевал плохо,