Page 13 - В списках не значился

В одиннадцать мама решительно выгнала его на вокзал. Коля наскоро и как-то
несерьезно простился с нею, потому что девочки потащили его чемодан вниз. И мама
почему-то вдруг заплакала — тихо, улыбаясь, — а он не замечал ее слез и все рвался
поскорее уйти.
— Пиши, сынок. Пожалуйста, пиши аккуратно.
— Ладно, мам. Как приеду, сразу же напишу.
— Не забывай…
Коля в последний раз прикоснулся губами к уже поседевшему виску, скользнул за
дверь и через три ступеньки понесся вниз.
Поезд отошел только в половине первого. Коля боялся, что девочки опоздают на метро,
но еще больше боялся, что они уйдут, и поэтому все время говорил одно и то же:
— Ну, идите же. Опоздаете.
А они ни за что не хотели уходить. А когда засвистел кондуктор и поезд тронулся, Валя
вдруг первая шагнула к нему. Но он так ждал этого и так рванулся навстречу, что они
стукнулись носами и смущенно отпрянули друг от друга. А Верочка кричала: «Колька,
опоздаешь!..» — и совала ему сверток с мамиными пирожками. Он наскоро чмокнул сестру в
щеку, схватил сверток и вскочил на подножку. И все время смотрел, как медленно
отплывают назад две девичьи фигурки в легких светлых платьях…

3

Коля впервые ехал в дальние страны. До сих пор путешествия ограничивались городом,
где находилось училище, но даже двенадцать часов езды не шли ни в какое сравнение с
маршрутом, которым двигался он в ту знойную июньскую субботу. И это было так
интересно и так важно, что Коля не отходил от окна, а когда уж совсем обессилел и присел
на полку, кто-то крикнул:
— Аисты! Смотрите, аисты!.. Все бросились к окнам, но Коля замешкался и аистов не
увидел. Впрочем, он не огорчался, потому что если аисты появились, значит, рано или
поздно, а он их обязательно увидит. И напишет в Москву, какие они, эти белые, белые
аисты…
Это было уже за Негорелым — за старой границей: теперь они ехали по Западной
Белоруссии. Поезд часто останавливался на маленьких станциях, где всегда было много
людей. Белые рубахи мешались с черными лапсердаками, соломенные брыли — с
касторовыми котелками, темные хустки — со светлыми платьями. Коля выходил на
остановках, но от вагона не отрывался, оглушенный звонкой смесью белорусского,
еврейского, русского, польского, литовского, украинского и еще бог весть каких языков и
наречий.
— Ну, кагал! — удивлялся смешливый старший лейтенант, ехавший на соседней
полке. — Тут, Коля, часы надо покупать. Ребята говорили, что часов здесь — вагон, и все
дешевые.
Но и старший лейтенант тоже далеко не отлучался: нырял в толпу, что-то выяснял,
размахивая руками, и тут же возвращался.
— Тут, брат, такая Европа, что враз ухайдакают.
— Агентура, — соглашался Коля.
— А хрен их знает, — аполитично говорил старший лейтенант и, передохнув, снова
кидался в гущу. — Часы! Тик-так! Мозер!..
Мамины пирожки были съедены со старшим лейтенантом; в ответ он до отвала
накормил Колю украинской домашней колбасой. Но разговор у них не клеился, потому что
старший лейтенант склонен был обсуждать только одну тему:
— А талия у нее, Коля, ну, рюмочка!..
Коля начинал ерзать. Старший лейтенант, закатывая глаза, упивался воспоминаниями.
К счастью, в Барановичах он сошел, прокричав на прощанье: