Page 119 - В списках не значился

— Скажешь нашим… — тихо сказал неизвестный. — Скажешь нашим, когда они
вернутся, что я спрятал. … — Он вдруг замолчал. — Нет, ты скажешь им, что крепости я не
сдал. Пусть ищут. Пусть как следует ищут во всех казематах. Крепость не пала. Крепость не
пала: она просто истекла кровью. Я — последняя ее капля… какое сегодня число?
— Двенадцатое апреля.
— Двадцать лет. — Неизвестный усмехнулся. — А я просчитался на целых семь
дней…
— Какие двадцать лет?
Неизвестный не ответил, и весь путь наверх они проделали молча. С трудом поднялись
по осыпи, вылезли из дыры, и здесь неизвестный отпустил плечо Свицкого, выпрямился и
скрестил руки на груди. Скрипач поспешно отступил в сторону, оглянулся и впервые увидел,
кого он вывел из глухого каземата.
У входа в подвал стоял невероятно худой, уже не имевший возраста человек. Он был
без шапки, длинные седые волосы касались плеч. Кирпичная пыль въелась в перетянутый
ремнем ватник, сквозь дыры на брюках виднелись голые, распухшие, покрытые давно
засохшей кровью колени. Из разбитых, с отвалившимися головками сапог торчали
чудовищно раздутые черные отмороженные пальцы. Он стоял, строго выпрямившись,
высоко вскинув голову, и, не отрываясь, смотрел на солнце ослепшими глазами. И из этих
немигающих пристальных глаз неудержимо текли слезы.
И все молчали. Молчали солдаты и офицеры, молчал генерал. Молчали бросившие
работу женщины вдалеке, и охрана их тоже молчала, и все смотрели сейчас на эту фигуру,
строгую и неподвижную, как памятник. Потом генерал что-то негромко сказал.
— Назовите ваше звание и фамилию, — перевел Свицкий.
— Я — русский солдат.
Голос позвучал хрипло и громко, куда громче, чем требовалось: этот человек долго
прожил в молчании и уже плохо управлял своим голосом. Свицкий перевел ответ, и генерал
снова что-то спросил.
— Господин генерал настоятельно просит вас сообщить свое звание и фамилию…
Голос Свицкого задрожал, сорвался на всхлип, и он заплакал и плакал, уже не
переставая, дрожащими руками размазывая слезы по впалым щекам.
Неизвестный вдруг медленно повернул голову, и в генерала уперся его немигающий
взгляд. И густая борода чуть дрогнула в странной торжествующей насмешке:
— Что, генерал, теперь вы знаете, сколько шагов в русской версте?
Это были последние его слова. Свицкий переводил еще какие-то генеральские вопросы,
но неизвестный молчал, по-прежнему глядя на солнце, которого не видел.
Подъехала санитарная машина, из нее поспешно выскочили врач и два санитара с
носилками. Генерал кивнул, врач и санитары бросились к неизвестному. Санитары
раскинули носилки, а врач что-то сказал, но неизвестный молча отстранил его и пошел к
машине.
Он шел строго и прямо, ничего не видя, но точно ориентируясь по звуку работавшего
мотора. И все стояли на своих местах, и он шел один, с трудом переставляя распухшие,
обмороженные ноги.
И вдруг немецкий лейтенант звонко и напряженно, как на параде, выкрикнул команду,
и солдаты, щелкнув каблуками, четко вскинули оружие «на караул». И немецкий генерал,
чуть помедлив, поднес руку к фуражке.
А он, качаясь, медленно шел сквозь строй врагов, отдававших ему сейчас высшие
воинские почести. Но он не видел этих почестей, а если бы и видел, ему было бы уже все
равно. Он был выше всех мыслимых почестей, выше славы, выше жизни и выше смерти.
Страшно, в голос, как по покойнику, закричали, завыли бабы. Одна за другой они
падали на колени в холодную апрельскую грязь. Рыдая, протягивали руки и кланялись до
земли ему, последнему защитнику так и не покорившейся крепости.
А он брел к работающему мотору, спотыкаясь и оступаясь, медленно передвигая ноги.