Page 114 - В списках не значился

присяга? Присяга есть клятва на знамени. — Он вдруг посуровел и кончил жестко, почти
зло: — Перекусил? Вот и ступай присягу исполнять. Убьешь немца — возвращайся. За
каждого гада два дня отпуска даю: такой у меня закон.
Плужников начал собираться. Старшина следил за ним, и глаза его странно блестели в
робком пламени свечи.
— Что же не спрашиваешь, почему тобой командую?
— А ты — начальник гарнизона, — усмехнулся Плужников.
— Право я такое имею, — тихо и очень веско сказал Семишный. — Имею право на
смерть вас посылать. Ступай.
И задул свечу.
В этот раз он не выполнил приказ старшины: немцы ходили далеко, а стрелять просто
так, не наверняка он не хотел. Он явно стал хуже видеть и, беря на прицел далекие фигуры,
понимал, что попасть в них уже не сможет. Оставалось надеяться на случайное столкновение
лоб в лоб.
Однако на этом отрезке кольцевых казарм ему так и не удалось никого встретить.
Немцы держались в другом районе, а за ними смутно виднелось множество каких-то темных
фигур. Он подумал, что это женщины, те самые, с которыми Мирра вышла из крепости, и
решил подобраться поближе. Может быть, удалось бы кого-нибудь окликнуть, с кем-нибудь
поговорить, узнать о Мирре и передать ей, что он — жив и здоров.
Он перебежал в соседние развалины, выбрался на противоположную сторону, но
дальше лежало открытое пространство, и днем по снегу он не рискнул пересекать его. Он
хотел уже возвращаться, но увидел заваленную обломками лестницу, ведущую вниз, в
подвалы, и решил спуститься туда. Все-таки за ним от кольцевых казарм до этих развалин
тянулся след, и на всякий случай надо было позаботиться о возможном укрытии.
Он с трудом пробрался по загроможденной кирпичами лестнице, с трудом протиснулся
вниз, в подземный коридор. Пол здесь тоже был сплошь усеян кирпичами с рухнувшего
свода, идти приходилось согнувшись. Вскоре он вообще уперся в завал и повернул обратно,
торопясь выбраться, пока немцы не засекли его след. Было почти темно, он пробирался,
ощупывая рукой стену, и вдруг ощутил пустоту: вправо вел ход. Он пролез в него, сделал
несколько шагов, завернул за угол и увидел сухой каземат: сверху в узкую щель проникал
свет. Он огляделся: каземат был пуст, только у стены прямо против бойницы на шинели
лежал иссохший труп в изорванном и грязном обмундировании.
Он присел на корточки, вглядываясь в останки, некогда бывшие человеком. На черепе
еще сохранились волосы, густая черная борода покоилась на полуистлевшей гимнастерке.
Сквозь разорванный ворот он увидел тряпье, туго намотанное на груди, и понял, что солдат
умер здесь от ран, умер, глядя на клочок серого неба в узкой прорези бойницы. Стараясь не
прикасаться, он пошарил вокруг в поисках оружия или патронов, но ничего не нашел. Видно,
человек этот умер тогда, когда наверху еще были те, кому нужны были его патроны.
Он хотел, было встать и уйти, но под скелетом лежала шинель. Вполне еще годная
шинель, которая могла сослужить службу живым: старшина Семишный мерз в норе, да и
самому Плужникову было холодно спать под одним бушлатом. С минуту он еще
поколебался, не решаясь тронуть останки, но шинель оставалась шинелью, и мертвому была
не нужна.
— Прости, браток.
Он взялся за полу, приподнял шинель и мягко вытащил ее из-под останков солдата.
Он встряхнул шинель, пытаясь выбить въевшийся трупный запах, растянул ее на руках
и увидел рыжее пятно давно засохшей крови. Хотел сложить шинель, снова посмотрел на
рыжее пятно, опустил руки и медленно обвел глазами каземат. Он вдруг узнал и его, и
шинель, и труп в углу, и остатки черной бороды. И сказал дрогнувшим голосом:
— Здравствуй, Володька.
Постоял, аккуратно прикрыл шинелью то, что осталось от Володьки Денищика,
придавил края кирпичами и вышел из каземата.