Page 18 - В списках не значился

дрожат на грифе тонкие пальцы, и опять хотел плакать и опять не мог, потому что Свицкий
не позволял появляться этим слезам. И Коля только осторожно вздыхал и улыбался.
Свицкий сыграл «Черные глаза», и «Очи черные», и еще две мелодии, которые Коля
слышал впервые. Последняя была особенно грозной и торжественной.
— Мендельсон, — сказал Свицкий. — Вы хорошо слушаете. Спасибо.
— У меня нет слов…
— Коли ласка. Вы не в крепость?
— Да, — запнувшись, признался Коля. — Каштановая улица…
— Надо брать дрожкача. — Свицкий улыбнулся. — По-вашему, извозчик. Если хотите,
могу проводить: моя племянница тоже идет в крепость.
Свицкий уложил скрипку, а Коля взял чемодан в пустом гардеробе, и они вышли. На
улицах никого не было.
— Прошу налево, — сказал Свицкий, когда они дошли до угла. — Миррочка — это моя
племянница — уже год работает поваром в столовой для командиров, У нее — талант,
настоящий талант. Она будет изумительной хозяйкой, наша Миррочка…
Внезапно погас свет: редкие фонари, окна в домах, отсветы железнодорожной станции.
Весь город погрузился во мрак.
— Очень странно, — сказал Свицкий. — Что мы имеем? Кажется, двенадцать?
— Может быть, авария?
— Очень странно, — повторил Свицкий. — Знаете, я вам скажу прямо: как пришли
восточники… То есть советские, ваши. Да, с той поры, как вы пришли, мы отвыкли от
темноты. Мы отвыкли от темноты и от безработицы тоже. Это удивительно, что в нашем
городе нет больше безработных, а ведь их нет! И люди стали праздновать свадьбы, и всем
вдруг понадобился Рувим Свицкий!.. — Он тихо посмеялся. — Это прекрасно, когда у
музыкантов много работы, если, конечно, они играют не на похоронах. А музыкантов теперь
у нас будет достаточно, потому что в Бресте открыли и музыкальную школу, и музыкальное
училище. И это очень и очень правильно. Говорят, что мы, евреи, музыкальный народ. Да,
мы — такой народ; станешь музыкальным, если сотни лет прислушиваешься, по какой улице
топают солдатские сапоги и не ваша ли дочь зовет на помощь в соседнем переулке. Нет, нет,
я не хочу гневить бога: кажется, нам повезло. Кажется, дождички действительно пошли по
четвергам, и евреи вдруг почувствовали себя людьми. Ах, как это прекрасно: чувствовать
себя людьми! А еврейские спины никак не хотят разгибаться, а еврейские глаза никак не
хотят хохотать — ужасно! Ужасно, когда маленькие дети рождаются с печальными глазами.
Помните, я играл вам Мендельсона? Он говорит как раз об этом: о детских глазах, в которых
всегда печаль. Это нельзя объяснить словами, это можно рассказать только скрипкой…
Вспыхнули уличные фонари, отсветы станции, редкие окна в домах.
— Наверно, была авария, — сказал Коля. — А сейчас починили.
— А вот и пан Глузняк. Добрый вечер, пан Глузняк! Как заработок?
— Какой заработок в городе Бресте, пан Свицкий? В этом городе все берегут свое
здоровье и ходят только пешком…
Мужчины заговорили на неизвестном языке, а Коля оказался возле извозчичьей
пролетки. В пролетке кто-то сидел, но свет далекого фонаря сглаживал очертания, и Коля не
мог понять, кто же это сидит.
— Миррочка, деточка, познакомься с товарищем командиром.
Смутная фигура в пролетке неуклюже шевельнулась. Коля поспешно закивал,
представился:
— Лейтенант Плужников. Николай.
— Товарищ командир впервые в нашем городе. Будь доброй хозяйкой, девочка, и
покажи что-нибудь гостю.
— Покажем, — сказал извозчик. — Ночь сегодня добрая, и спешить нам некуда.
Счастливых снов, пан Свицкий.
— Веселых поездок, пан Глузняк. — Свицкий протянул Коле цепкую длиннопалую