Page 2 - В списках не значился

— Лейтенанта Плужникова к комиссару!..
Комиссар, очень похожий на вдруг постаревшего артиста Чиркова, выслушал доклад,
пожал руку, указал, куда сесть, и молча предложил папиросы.
— Я не курю, — сказал Коля и начал краснеть: его вообще кидало в жар с легкостью
необыкновенной.
— Молодец, — сказал комиссар. — А я, понимаешь, все никак бросить не могу, не
хватает у меня силы воли.
И закурил. Коля хотел было посоветовать, как следует закалять волю, но комиссар
заговорил вновь.
— Мы знаем вас, лейтенант, как человека исключительно добросовестного и
исполнительного. Знаем также, что в Москве у вас мать с сестренкой, что не видели вы их
два года и соскучились. И отпуск вам положен. — Он помолчал, вылез из-за стола,
прошелся, сосредоточенно глядя под ноги. — Все это мы знаем, и все-таки решили
обратиться с просьбой именно к вам… Это — не приказ, это — просьба, учтите, Плужников.
Приказывать мы вам уже права не имеем…
— Я слушаю, товарищ полковой комиссар. — Коля вдруг решил, что ему предложат
идти работать в разведку, и весь напрягся, готовый оглушительно заорать: «Да!..»
— Наше училище расширяется, — сказал комиссар. — Обстановка сложная, в Европе
— война, и нам необходимо иметь как можно больше общевойсковых командиров. В связи с
этим мы открываем еще две учебные роты. Но штаты их пока не укомплектованы, а
имущество уже поступает. Вот мы и просим вас, товарищ Плужников, помочь с этим
имуществом разобраться. Принять его, оприходовать…
И Коля Плужников остался в училище на странной должности «куда пошлют». Весь
курс его давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля
прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог. И
писал всякие докладные.
Так прошло две недели. Две недели Коля терпеливо, от подъема до отбоя и без
выходных, получал, считал и приходовал имущество, ни разу не выйдя за ворота, словно все
еще был курсантом и ждал увольнительной от сердитого старшины.
В июне народу в училище осталось мало: почти все уже выехали в лагеря. Обычно
Коля ни с кем не встречался, по горло занятый бесконечными подсчетами, ведомостями и
актами, но как-то с радостным удивлением обнаружил, что его… приветствуют.
Приветствуют по всем правилам армейских уставов, с курсантским шиком выбрасывая
ладонь к виску и лихо вскидывая подбородок. Коля изо всех сил старался отвечать с усталой
небрежностью, но сердце его сладко замирало в приступе молодого тщеславия.
Вот тогда-то он и начал гулять по вечерам. Заложив руки за спину, шел прямо на
группки курсантов, куривших перед сном у входа в казарму. Утомленно глядел строго перед
собой, а уши росли и росли, улавливая осторожный шепот:
— Командир…
И, уже зная, что вот-вот ладони упруго взлетят к вискам, старательно хмурил брови,
стремясь придать своему круглому, свежему, как французская булка, лицу выражение
невероятной озабоченности…
— Здравствуйте, товарищ лейтенант.
Это было на третий вечер: носом к носу — Зоя. В теплых сумерках холодком сверкали
белые зубы, а многочисленные оборки шевелились сами собой, потому что никакого ветра
не было. И этот живой трепет был особенно пугающим.
— Что-то вас нигде не видно, товарищ лейтенант. И в библиотеку вы больше не
приходите…
— Работа.
— Вы при училище оставлены?
— У меня особое задание, — туманно сказал Коля.
Они почему-то уже шли рядом и совсем не в ту сторону. Зоя говорила и говорила,