Page 82 - В списках не значился

насмерть перепуганного и далеко не молодого врага.
— «Языка» добыл, — сказал Плужников и с мальчишеским торжеством поглядел на
Мирру. — Вот сейчас все загадки и выясним, Степан Матвеевич.
Немец опять заговорил громким плачущим голосом, захлебываясь и глотая слова.
Протягивая вперед дрожавшие руки, показывая ладони то старшине, то Плужникову.
— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Плужников. — Тарахтит.
— Рабочий он, — сообразил старшина, — Видите, руки показывает?
— Лянгзам, — сказал Плужников. — Битте, лянгзам. Он напряженно припоминал
немецкие фразы, но вспоминались только отдельные слова. Немец, поспешно покивал,
выговорил несколько фраз медленно и старательно, но вдруг, всхлипнув, вновь сорвался на
лихорадочную скороговорку.
— Испуганный человек, — вздохнула тетя Христя. — Дрожмя дрожит.
— Он говорит, что он не солдат, — сказала вдруг Мирра. — Он — охранник.
— Понимаешь по-ихнему? — удивился Степан Матвеевич.
— Немножечко.
— То есть как так — не солдат? — нахмурился Плужников. — А что он в нашей
крепости делает?
— Нихт зольдат! — закричал немец. — Нихт зольдат, нихт вермахт!
— Дела, — озадаченно протянул старшина. — Может, он наших пленных охраняет?
Мирра перевела вопрос. Немец слушал, часто кивая, и разразился длинной тирадой, как
только она замолчала.
— Пленных охраняют другие, — не очень уверенно переводила девушка. — Им
приказано охранять входы и выходы из крепости. Они — караульная команда. Он —
настоящий немец, а крепость штурмовали австрияки из сорок пятой дивизии, земляки самого
фюрера. А он — рабочий, мобилизован в апреле…
— Я же говорил, что рабочий! — с удовольствием отметил старшина.
— Как же он — рабочий, пролетарий, — как он мог против нас… — Плужников
замолчал, махнул рукой. — Ладно, об этом не спрашивай. Спроси, есть ли в крепости боевые
части или их уже отвели.
— А как по-немецки боевые части?
— Ну, не знаю… Спроси, есть ли солдаты? Медленно, подбирая слова, Мирра начала
переводить, Немец слушал, от старания свесив голову. Несколько раз уточнил, что-то
переспросив, а потом опять зачастил, затараторил, то, тыча себе в грудь, то, изображая
автоматчика: «ту-ту-ту!..»
— В крепости остались настоящие солдаты: саперы, автоматчики, огнеметчики. Их
вызывают, когда обнаруживают русских: таков приказ. Но он — не солдат, он — караульная
служба, он ни разу не стрелял по людям.
Немец опять что-то затараторил, замахал руками. Потом вдруг торжественно погрозил
пальцем Христине Яновне и неторопливо, важно достал из кармана черный пакет, склеенный
из автомобильной резины. Вытащил из пакета четыре фотографии и положил на стол.
— Дети, — вздохнула тетя Христя. — Детишек своих кажет.
— Киндер! — крикнул немец. — Майн киндер! Драй! И гордо тыкал пальцем в
неказистую узкую грудь: руки его больше не дрожали.
Мирра и тетя Христя рассматривали фотографии, расспрашивали пленного о чем-то
важном, по-женски бестолково подробном и добром. О детях, булочках, здоровье, школьных
отметках, простудах, завтраках, курточках. Мужчины сидели в стороне и думали, что будет
потом, когда придется кончить этот добрососедский разговор. И старшина сказал, не глядя:
— Придется вам, товарищ лейтенант: мне с ногой трудно. А отпустить опасно: дорогу к
нам знает.
Плужников кивнул. Сердце его вдруг заныло, заныло тяжело и безнадежно, и он
впервые остро пожалел, что не пристрелил этого немца сразу, как только перезарядил
автомат. Мысль эта вызвала в нем физическую дурноту: даже сейчас он не годился в палачи.