Page 83 - В списках не значился

— Ты уж извини, — виновато сказал старшина. — Нога, понимаешь…
— Понимаю, понимаю! — слишком торопливо перебил Плужников. — Патрон у меня
перекосило… Он резко оборвал, поднялся, взял автомат:
— Комм!
Даже при чадном свете жировиков было видно, как посерел немец. Посерел,
ссутулился еще больше и стал суетливо собирать фотографии. А руки не слушались,
дрожали, пальцы не гнулись, и фотографии все время выскальзывали на стол.
— Форвертс! — крикнул Плужников, взводя автомат. Он чувствовал, что еще
мгновение — и решимость оставит его. Он уже не мог смотреть на эти суетливые, дрожащие
руки.
— Форвертс!
Немец, пошатываясь, постоял у стола и медленно пошел к лазу.
— Карточки свои забыл! — всполошилась тетя Христя, — Обожди.
Переваливаясь на распухших ногах, она догнала немца и сама затолкала фотографии в
карман его мундира. Немец стоял, покачиваясь, тупо глядя перед собой.
— Комм! — Плужников толкнул пленного дулом автомата.
Они оба знали, что им предстоит. Немец брел, тяжело волоча ноги, трясущимися
руками все, обирая и обирая полы мятого мундира. Спина его вдруг начала потеть, по
мундиру поползло темное пятно, и дурнотный запах смертного пота шлейфом волочился
сзади.
А Плужникову предстояло убить его. Вывести наверх и в упор шарахнуть из автомата в
эту вдруг вспотевшую сутулую спину. Спину, которая прикрывала троих детей. Конечно же,
этот немец не хотел воевать, конечно же, не своей охотой забрел он в эти страшные
развалины, пропахшие дымом, копотью и человеческой гнилью. Конечно, нет. Плужников
все это понимал и, понимая, беспощадно гнал вперед:
— Шнель! Шнель!
Не оборачиваясь, он знал, что Мирра идет следом, припадая на больную ногу. Идет,
чтобы ему не было трудно одному, когда он выполнит то, что обязан выполнить. Он сделает
это наверху, вернется сюда и здесь, в темноте, они встретятся. Хорошо, что в темноте: он не
увидит ее глаз. Она просто что-нибудь скажет ему. Что-нибудь, чтобы не было так муторно
на душе.
— Ну, лезь же ты!
Немец никак не мог пролезть в дыру. Ослабевшие руки срывались с кирпичей, он
скатывался назад, на Плужникова, сопя и всхлипывая. От него дурно пахло: даже
Плужников, притерпевшийся к вони, с трудом выносил этот запах — запах смерти в еще
живом существе.
— Лезь!..
Он все-таки выпихнул его наверх. Немец сделал шаг, ноги его подломились, и он упал
на колени. Плужников ткнул его дулом автомата, немец мягко перевалился на бок и,
скорчившись, замер.
Мирра стояла в подземелье, смотрела на уже не видимую в темноте дыру и с ужасом
ждала выстрела. А выстрелов все не было и не было.
В дыре зашуршало, и сверху спрыгнул Плужников. И сразу почувствовал, что она
стоит рядом.
— Знаешь, оказывается, я не могу выстрелить в человека.
Прохладные руки нащупали его голову, притянули к себе. Щекой он ощутил ее щеку:
она была мокрой от слез.
— За что нам это? За что, ну за что? Что мы сделали плохого? Мы же сделать ничего
еще не успели, ничего!
Она плакала, прижимаясь к нему лицом. Плужников неумело погладил ее худенькие
плечи.
— Ну, что ты, сестренка? Зачем?