Page 89 - В списках не значился

желание уничтожать врага и тревожное сознание ответственности за чужую жизнь — все это
жило в его душе в полной гармонии как единое целое. Он никогда еще не ощущал себя
таким сильным и таким смелым, и лишь одного он не мог сейчас: не мог протянуть руку и
коснуться девушки. Очень хотел этого и — не мог.
— Ешь, — тихо сказала она.
Наверное, наверху уже зашло солнце, Они промолчали и проголодали весь этот день.
Наконец Мирра сама достала еду и сказала первое слово. Но ели они все-таки на разных
концах стола.
— Ты ложись, я не буду спать.
— Я тоже не буду, — поспешно сказала она.
— Почему?
— Так.
— Крыс боишься? Не бойся, я их буду отгонять.
— Ты каждую ночь решил не спать? — Мирра вздохнула. — Не беспокойся, я уже
привыкла.
— Завтра я разведаю дорогу и отведу тебя в город.
— А сам?
— А сам вернусь. Здесь — оружие, патроны. Есть чем воевать.
— Воевать… — Она опять вздохнула. — Один против всех? Ну, и что ты можешь
сделать один?
— Победить.
Плужников сказал это вдруг, не раздумывая, и сам удивился, что сказал именно так. И
повторил упрямо:
— Победить. Потому что человека нельзя победить, если он этого не хочет. Убить
можно, а победить нельзя. А фашисты — не люди, значит, я должен победить.
— Запутался! — Она неуверенно засмеялась и тут же испуганно оборвала смех: таким
неуместным показался он в этом темном, мрачном и чадном каземате.
— А ведь это правда, что человека нельзя победить, — медленно повторил
Плужников. — Разве они победили Степана Матвеевича? Или Володьку Денищика? Или
того фельдшера в подвале: помнишь, я рассказывал тебе? Нет, они их только убили. Они их
только убили, понимаешь? Всего-навсего убили.
— Этого достаточно.
— Нет, я не о том. Вот Прижнюка они действительно убили, навсегда убили, хоть он и
живой. А человека победить невозможно, даже убив. Человек выше смерти. Выше.
Плужников замолчал, и Мирра тоже молчала, понимая, что говорил он не для нее, а —
для себя, и гордясь им. Гордясь и пугаясь одновременно, потому что единственным
выходом, который он себе оставлял, была гибель. Он сам сейчас убеждался в этом, он
приговаривал себя к ней искренне и взволнованно, и, подчиняясь непонятному ей самой
приказу, Мирра встала, подошла к нему, обняла за плечи. Она хотела быть рядом в эту
минуту, хотела разделить его судьбу, хотела быть вместе и инстинктивно чувствовала, что
быть вместе — это просто прикоснуться к нему.
Но Плужников вдруг отстранил ее, встал и отошел на другой конец стола. И сказал
чужим голосом:
— Завтра разведаю дорогу, а послезавтра ты уйдешь.
Но Мирра и слышала и не слышала эти слова. Все в ней разом оборвалось, потому что
его поведение вновь напомнило ей, что она — калека и что он не забывает и не может этого
забыть. Чувство страшного одиночества снова обрушилось на нее, она опустилась на скамью
и заплакала горько, по-детски уронив голову на руки.
— Ты что это? — удивленно спросил Плужников. — Почему ты плачешь?
— Оставь меня, — громко всхлипнув, сказала она. — Оставь и иди, куда хочешь.
Только не надо меня жалеть. Не надо, не надо!
Он неуверенно подошел к ней, постоял, неумело погладил по голове. Как маленькую.