Page 8 - Завтра была война...

вопрос, который только она могла задать, был вопросом и для Искры тоже, потому что при
всем командирстве ее беспокоили те же шестнадцать лет. Но признаться в таком она не
могла даже самой близкой подруге: это была слабость.
— Не тем ты интересуешься, Зинаида, — очень серьезно сказал Искра. — Совершенно
не тем, чем должна интересоваться комсомолка.
— Это я сейчас комсомолка. А потом я хочу быть женщиной.
— Как не стыдно! — с гневом воскликнула подруга. — Нет, вы слыхали, ее мечта,
оказывается, быть женщиной. Не летчицей, не парашютисткой, не стахановкой, наконец, а
женщиной. Игрушкой в руках мужчины!
— Любимой игрушкой,-улыбнулась Зиночка.-Просто игрушкой я быть не согласна.
— Перестань болтать глупости! — прикрикнула Искра. — Мне противно слушать,
потому что все это отвратительно. Это буржуазные пошлости, если хочешь знать.
— Ну, рано или поздно их узнать придется, — резонно заметила Зиночка. — Но ты не
волнуйся, и давай лучше говорить о .Саше.
О Саше Искра согласна была говорить часами, и никому, даже самым отъявленным
сплетницам, не приходило в голову, что «Искра плюс Саша равняется любовь». И не потому,
что сама любовь, как явление несвоевременное. Искрой гневно отрицалась, а потому, что сам
Саша был продуктом целеустремленной деятельности Искры, реально существующим
доказательством ее личной силы, настойчивости и воли.
Еще год назад имя Сашки Стамескина склонялось на всех педсоветах, фигурировало во
всех отчетах и глазело на мир с черной доски, установленной в вестибюле школы. Сашка
воровал уголь из школьной котельной, макал девичьи косы в чернильницы и принципиально
не вылезал из «оч. плохо». Дважды его собирались исключить из школы, но приходила мать,
рыдала и обещала, и Сашку оставляли с директорской пометкой «до следующего
замечания». Следующее замечание неукротимый
Стамескин хватал вслед за уходом матери, все повторялось и к Ноябрьским
прошлогодним праздникам достигло апогея. Школа кипела, и Сашка уже считал дни, когда
получит долгожданную свободу.
И тут на безмятежном Сашкином горизонте возникла Искра. Появилась она не вдруг,
не с бухты-барахты, а вполне продуманно и обоснованно, ибо продуманность и
обоснованность были проявлением силы как антипода человеческой слабости. К Ноябрьским
Искра подала заявление в комсомол, выучила Устав и все, что следовало выучить, но это
было пассивным, сопутствующим фактором, это могла вызубрить любая девчонка. А Искра
не желала быть «любой», она была особой и с помощью маминых внушений и маминого
примера целеустремленно шла к своему идеалу. Идеалом ее была личность активная,
беспокойная, общественная — та личность, которая с детства определялась гордым словом
«комиссар». Это была не должность — это было призвание, долг, путеводная звездочка
судьбы. И, собираясь на первое комсомольское собрание, делая первый шаг навстречу своей
звезде, Искра добровольно взвалила на себя самое трудное и неблагодарное, что только
могла придумать.
— Не надо выгонять из школы Сашу Стамескина, — как всегда звонко и четко, сказала
она на своем первом комсомольском собрании. — Перед лицом своих товарищей по
Ленинскому комсомолу я торжественно обещаю, что Стамескин станет хорошим учеником,
гражданином и даже комсомольцем.
Искре аплодировали, ставили ее в пример, а Искра очень жалела, что на собрании нет
мамы. Если бы она была, если бы она слышала, какие слова говорят о ее дочери, то — кто
знает! -может быть, она действительно перестала бы знакомым судорожным движением
расстегивать широкий солдатский ремень и кричать при этом коротко и зло, будто
отстреливаясь:
— Лечь! Юбку на голову! Живо!
Правда, в последний раз это случилось два года назад, к самом начале седьмого класса.
Искру тогда так мучительно долго трясло, что мама отпаивала ее водой и даже просила